Большой переполох
В ночь на 9 ноября 1975 года в штабе Балтийского флота была объявлена тревога, и офицеров прямо из постели стали вызывать на службу, будто начиналась война. Те, кто туда добирался, видели собравшихся в ночи недоуменных высших офицеров, причем главную роль среди них играл не командующий Балтийским флотом, а его начальник политуправления, вице-адмирал Николай Шабликов. Шабликов сидел за столом, держа в руках три телефонные трубки, из которых доносились требования немедленно объяснить, что происходит: почему корабль «Сторожевой» самовольно снялся с якоря в Риге, взял курс на Ленинград и при этом отправляет радиограммы абсурдного содержания на имя членов Политбюро?
В штабе не было ответа на этот вопрос. «Сторожевой» прибыл в Ригу накануне морского парада в честь 7 ноября, на котором стал одним из самых заметных участников. Это был большой противолодочный корабль новейшего проекта «Буревестник», введенный в строй буквально пару лет назад. Правда, слово «большой» в названии класса было скорее натяжкой, поскольку по водоизмещению это был фрегат, но на Балтике, из-за специфики ее акватории, он был одним из самых крупных.
Ночной переполох был вызван тем, что незадолго до полуночи экипаж подводной лодки Б-49, дежурившей на рейде у Риги, заметил стоящего на якорной бочке («поплавке») человека, размахивающего руками и зовущего на помощь. Человека сняли и он представился старшим лейтенантом Фирсовым, комсоргом «Сторожевого». Комсорг рассказал, как ему пришлось прыгать за борт после того, как его собственный замполит, капитан 3-го ранга Валерий Саблин, поднял на корабле бунт.
Последний и решительный бой
Как стало известно позднее, 8 ноября около 19:00, пока матросы смотрели кинофильм, Саблин зашел в каюту командира корабля, капитана 2-го ранга Анатолия Потульного. Он доложил, что на гидроакустическом посту затеяли пьянку, и Потульный немедленно бросился разбираться с нарушителями. Пост гидроакустиков на кораблях этого проекта расположен в укромном уголке, в самом носу корабля ниже ватерлинии, прямо над гидроакустической станцией. Вероятно, поэтому командир сразу и поверил в идущую там попойку, и по этой же причине Саблин привел его сюда.
Не ожидая подвоха и стремясь как можно быстрее разобраться с пьяницами, командир вошел на пост. «Едва влетел в носовую выгородку, как над моей головой захлопнулась стальная крышка, лязгнули задрайки. Не сразу и понял, что произошло», — рассказывал Потульный в 1990-х годах. Оглядевшись, командир заметил конверт с письмом: «Извини, я не мог иначе. Придем к месту назначения, ты вправе будешь решать свою судьбу сам». Трубка внутренней связи на посту, разумеется, не работала.
Рядом с захлопнутым люком оказался старший матрос Александр Шеин, библиотекарь, художник-оформитель и киномеханик по совместительству, которому Саблин вручил пистолет и приказал караулить командира, никого к нему не пуская. После этого товарищ замполит приказал всему офицерскому и мичманскому составу явиться на сбор в кают-компании.
На сборе команда поинтересовалась, где командир, на что Саблин ответил, что тот приболел, и теперь командует он. После этого замполит затянул речь, которую он в теории был обязан пресекать на корабле на корню.
Он говорил о том, что отечество в опасности, власти врут и воруют, и что нет в стране ни демократии, ни справедливости. В связи с этим он объявил поход к Ленинграду, чтобы оттуда достучаться до страны. Реакция команды была смешанной, и было решено голосовать с помощью черных и белых шашек. «За» высказались три офицера из 13 и все мичманы, кроме пяти. Тех, кто проголосовал неправильно, немедленно посадили под замок.
Все это время матросы смотрели кино «Броненосец Потемкин» — очевидно, его Саблин подобрал заранее и специально. Когда фильм закончился, по кораблю объявили «большой сбор» всей команды на нижней артиллерийской палубе. Там Саблин повторил свою прошлую речь, но в более развернутом виде, говорил о том, как власти транжирят национальные богатства, разоряют народ, как всюду царят дефицит и блат, что вместо реального развития есть лишь очковтирательство и приписки, а вместо демократии — власть бюрократов, давно предавших социализм и ленинские идеалы.
Эту речь он потом надиктует на магнитофон и будет периодически проигрывать по громкой связи для мотивации личного состава. Лента сохранилась, и ее содержание известно из материалов уголовного дела.
«После его выступления началось всеобщее воодушевление. То, о чем мы толковали меж собой в курилках, вдруг прозвучало во всеуслышание. Это было как праздник. Чувство достоинства пробудилось в каждом. Мы людьми себя почувствовали», — рассказывал потом матрос Шеин, сторонник мятежа.
Среди матросов возражать замполиту никто не стал, и тогда Саблин объявил план: двигаться к Кронштадту, выступить с телевизионным обращением, после чего их поддержат моряки Ленинградской военно-морской базы, затем — простые ленинградцы, а за ними и вся страна.
Герой-романтик
Тому, кто успел послужить в Советской армии, абсурд ситуации очевиден: товарищ замполит ведет антисоветскую агитацию и устраивает антисоветский бунт. Для тех же, кто те времена не застал, необходимо пояснить роль замполита в вооруженных силах. Номинально они должны были заниматься воспитательной работой и следить за дисциплиной, — и некоторые хорошие замполиты действительно играли роль психолога и помогали в решении проблем с государством. Однако куда более важным в их работе было следить за политической лояльностью и вести идеологическую работу, а при обнаружении чего-то подозрительного и крамольного — принимать меры или сообщать о нарушении.
На флоте замполитов зачастую не слишком уважали, и не за идеологию и даже не за доносительство. Просто они плохо разбирались в корабельных специальностях и в морском деле, поскольку находились на борту не за этим. Профанов в своих рядах моряки не терпят, а над замполитом даже подшутить было нельзя.
Но Саблин был не из таких. Он происходил из семьи моряков, ходивших по морям еще при царе, а его отец — Михаил Саблин — всю Великую Отечественную служил на Северном флоте и вышел в отставку капитаном 1-го ранга. Его сын Валерий, родившийся в 1939 году, с детства имел репутацию до абсурда честного человека. Однажды, когда мальчик учился в первом классе, родители так и не дождались его из школы, а за окном была полярная ночь. Отец и старший брат пошли ребенка искать и нашли стоящим у школы. На вопрос отца, что он тут делает, Саблин-младший ответил: «С мальчишками поссорился. Сказали, что после уроков бить придут. А сами не приходят». Отец успокоил мальчика тем, что раз они не пришли, значит они струсили, и он уже победил.
Саблин поступил в Высшее военно-морское училище имени Фрунзе, получил специальность артиллериста и затем девять лет служил на кораблях Северного и Черноморского флота. С первых же месяцев службы он постоянно получал поощрения и благодарности, и по единогласному мнению был эталонным офицером. В то же время, он считался столь же эталонным дурачком, — однажды он написал письмо Никите Хрущеву со своим мнением о чистоте партийных рядов. После этого командование очень настоятельно попросило его больше так не делать, а чтоб лучше запомнилось — целый год не повышало его до старшего лейтенанта.
С активизмом Саблин на время завязал, с головой уйдя в сугубо корабельную службу. На момент поступления на учебу в Военно-политическую академию имени Ленина у него было звание капитан-лейтенанта, должность заместителя командира сторожевого корабля и множество дальних походов за плечами. Нередко по этому пути двигались те офицеры, которым в обычной командирской карьере больше ничего не светило, но Саблин пошел в политические офицеры по убеждениям.
Как нетрудно догадаться из его речей, он был искренним марксистом-ленинцем, ожившим героем фильма «Неуловимые мстители». Изучая четыре года в академии классиков марксизма, Саблин пришел к выводу, что их труды не имеют ничего общего с советской действительностью. Сохранились его выписки из Маркса времен учебы:» Нравственное государство предполагает в своих членах государственный образ мыслей, даже если они выступают в оппозиции против органа государства, против правительства. Закон, карающий за образ мыслей, не есть закон, изданный государством для его граждан. Это закон одной партии против другой».
Так что на Кронштадт он шел, вооруженный марксистскими цитатами и верой в справедливость.
Конец мятежа
Утром корабль вышел из Рижского залива и, рассылая телеграммы с призывами к революции, двигался на запад, чтобы обогнуть Эстонию и выйти в Финский залив.
Саблин требовал от правительства признать корабль свободной территорией и дать ему эфир. «Ваша телеграмма ГК ВМФ получена. ГК приказал возвратиться и стать на якорь рейда п. Риги», — был ему ответ. Генералы и адмиралы не больно-то вслушивались в его слова, а думали о другом. Курс корабля был неотличим от того, как если бы он пытался сбежать в Швецию — по примеру сбежавшего в Румынию броненосца «Потемкин», о котором в СССР знал каждый. Если бы в западную страну сбежал целый корабль с экипажем, с секретными документами, гидроакустическими станциями, шифровальным оборудованием, радарами и торпедами — это была бы беспрецедентная катастрофа. Поэтому по тревоге были подняты два бомбардировочных полка с задачей найти и уничтожить цель.
Точные координаты «Сторожевого» были неизвестны, а погода была плохой. Поэтому в первый раз обнаруживший «цель» Як-28 отбомбился по советскому сухогрузу, к счастью с недолетом, — экипаж немедленно передал сообщение о «бандитском нападении в территориальных водах СССР». Поэтому следующие самолеты, обнаружив в море корабли, пролетали над ними на малой высоте, пытаясь разглядеть «Сторожевой», но каждый раз это оказывались рыболовные суда. Боясь, что «Сторожевой» сейчас уйдет, а в шведских водах его бы уничтожить не удалось, командование приняло решение послать в атаку все, что в 668-м бомбардировочном полку могло летать, — все 18 самолетов.
Замначштаба полка Александр Цымбалов спустя годы вспоминал, что атака была организована из рук вон плохо. Самолеты шли на средней высоте, один за другим с минутным интервалом, что с учетом наличия на «Сторожевом» двух ЗРК «Оса» с циклом стрельбы 40 секунд почти гарантировало, что все бомбардировщики будут сбиты.
Неизвестно, готов ли был Саблин стрелять по родной авиации, но в любом случае ему было нечем: после парада в Риге корабль должен был встать в док и потому с него сняли весь боекомплект, кроме патронов к стрелковому оружию. Поэтому от первого атакующего самолета политрук, взявший командование на себя, ушел умелым маневром, развернув «Сторожевой» носом к атакующему — с такого угла попасть в узкий корабль было нереально. Но 668-й не зря слыл в ВВС одним из лучших бомбардировочных полков: проскочив над кораблем, самолет развернулся так, чтобы корабль не успел опять сманеврировать, сбросил бомбы и положил одну из них прямо ему на корму. Это произошло в 21 миле от советских территориальных вод. За успешное выполнение задания комсостав авиаполка, по традиции, наказали «за неполное служебное соответствие». Якобы искали они корабль в сумерках и облаках слишком долго.
После сброса бомб самолетом (в некоторых источниках — незадолго до, после установления контакта с сопровождающими кораблями пограничников) наиболее лояльная часть команды поняла серьезность положения, освободила командира из заточения и восстановила контроль над кораблем. Потульный лично выстрелил Саблину в ногу при задержании, самых лояльных ему членов экипажа удалось схватить без применения оружия. К 10:30 мятеж был подавлен.
С приходом корабля на базу экипаж взяли под охрану и позже расформировали. Многих причастных офицеров уволили в запас, матросов и старшин демобилизовали, флотские начальники лишились должностей. «Сторожевой» после ремонта сослали на Тихоокеанский флот.
Во время следствия Саблин ничего не отрицал, брал всю вину на себя и просил не наказывать матросов, которые выполняли его приказ. В итоге Саблина расстреляли, а матроса Шеина, главного сообщника, приговорили к восьми годам тюрьмы.
Сидя в СИЗО «Лефортово», Саблин подшучивал над собой и слал родным письма с рисунками, на которых Дон Кихот сражается с ветряными мельницами. Сохранилось так же его прощальное письмо сыну, написанное еще на корабле, перед бунтом.
Командир Потульный, пониженный за инцидент в звании и исключенный из партии, на своего товарища не злится. Говорит, что никогда не имел к нему никаких нареканий по службе и в личном плане, и целиком понимает его поступок с человеческой точки зрения. Не понимает он его только как офицера — ведь мятеж был обречен на провал.
Был ли? Наверняка. Даже если предположить, что у Саблина был бы не противолодочный фрегат без вооружения, а полновесный крейсер типа «Беркут-Б» с полным боезапасом. Дальнобойные зенитные ракеты, мощная артиллерия — все это, при наличии лояльной команды, позволило бы прожить достаточно долго, пока обескураженное флотское командование наспех собирало бы адекватный наряд сил, чтобы уничтожить мятежника. В конце концов, убедившись, что корабль не идет в Швецию, адмиралы могли бы и не решиться развязывать на Балтике полноценную войну на глазах у онемевшего от шока НАТО.
Но даже если предположить, что Саблин дошел до Ленинграда, — разумеется, никто бы и близко не подпустил его к телевидению. Учитывая характер и наивность замполита, его и вовсе могли бы вызвать на «переговоры», на которых бы либо застрелили, либо задержали. А поднятый переполох объявили бы учениями, съемками кино или еще чем-нибудь, благо советских политработников редко подводила выдумка.
Саблин, скорее всего, был из последнего советского поколения, которое всерьез верило в коммунизм и считало, что СССР нужно лишь чуть-чуть подправить, вернуть на истинный путь. Следующее поколение верило уже совсем в другие вещи, и когда в конце 1980-х оно начало действовать, закончилось это исчезновением Советского Союза с карты мира, — а не восстановлением ленинских идеалов.