Московские власти — теперь в лице шефа московской милиции Владимира Пронина — вернулись к любимой теме и снова предложили ужесточить столичную миграционную политику, предъявив свой универсальный железобетонный аргумент: 45% преступлений в Москве совершают иногородние. Именно так мэрия почему-то привыкла реагировать на теракты, которые, как и статистика преступности, казалось бы, всегда убедительно доказывают обратное: что институты московской автономии — прописка, регистрация и контроль — с точки зрения реальной безопасности вполне бессмысленны.

Что для городских властей они вообще не охранительная мера, а привилегия, феодальная льгота от слабого патрона-государства. А для московских жителей — отражение их элитарного гражданства, знак касты.

Провинция так же традиционно стремится оспорить суверенный московский статус. Вот единоросс-одномандатник Валерий Гальченко, в прошлом деятель Народной партии (то есть, буквально, региональный делегат), представил очередной план рассредоточения столичных функций по российским городам. Знаменательно, что в проекте Гальченко нет Санкт-Петербурга, полустолицы, действительно претендующей на толику представительства федеральной власти. Для той ущемленной провинции, от имени которой выступает депутат Гальченко, полемика о переносе судов в Питер — это не разговор по существу, а профанация.

Весьма характерно также, что обе инициативы — закрыть столицу и перевести кабинет в Екатеринбург — глубоко убыточны. Мегаполис умрет без приезжей рабочей, торговой и интеллектуальной силы. В механическом отселении чиновников (которое, конечно же, они посчитают ссылкой) тоже нет экономического смысла. Потому что этот вечный спор о статусе Москвы и москвича — сугубо иррациональный и затрагивает важные тонкие струны национального самосознания. Позволяя московским властям взимать с приезжих коррупционные платежи по утвержденному тарифу, а депутату Гальченко — слегка повысить свою капитализацию. В стране с ярко выраженным имперским прошлым провинция эти дебаты слепых с глухими проигрывает по определению.

Обращали ли вы внимание, что в мифе о Путине-интеграторе, установившем в России единые правила игры, Москвы нет вовсе?

Хотя трудно понять, в чем разница, с точки зрения единства гражданских прав, между вклейкой в паспорт на национальном языке, которую заставили отменить Башкирию, и отметкой о прописке, которую Москва практикует до сих пор. Прописка, напротив, как бы легализует московское благополучие в глазах страны и самой столицы, представляет его, так сказать, трудовой победой московской нации. А не следствием перекошенной экономики серого бюрократического режима, как во многом справедливо предпочитает считать провинция, где чиновник одновременно и инвестор, и потребитель, и регулировщик-контролер.

Понятная и близкая московскому обывателю логика столичных властей состоит в том, что между москвичами и приезжими — цивилизационная пропасть. Очевидный антикавказский подтекст удачно вписывается в контуры московского социального протеста, отчасти сглаживает неприятный для москвичей эффект от сгоревшего Манежа и других регулярных столичных бед.

~ Западные мегаполисы давно выстроили свою систему социального регулирования: сами собой возникают этнические анклавы, где-то город усиливает полицейское дежурство. И в итоге сплавляет (по терминологии «плавильного котла») людей, страхи и усобицы в гармоничную и, главное, толерантную систему совместной жизни. В тихой европейской провинции, не имеющей подобных навыков, национальные конфликты всегда жестче и заметней.

В Москве все наоборот. Опередив многие европейские столицы по темпу жизни, Москва по-прежнему противостоит деревенскому напору. Как истовый ретроград, строит круговую оборону своей псевдогосударственности, только умножая бесправие и коррупцию. Успешно охраняя свой статус спецсубъекта российской административной системы, но во многих отношениях так и не став полноценным городом.