Цивилизация
Через год с небольшим после краткой войны в Южной Осетии (2008) историк Энтони Джадт в интервью радио «Свободная Европа» попытался объяснить природу «имперского экспансионизма» постсоветской России. Он предложил понятную для европейской аудитории аналогию.
Представьте себе, говорит Джадт, если бы США потеряли Техас и Калифорнию, а гражданам страны тем временем внушалась бы мысль, что все отцы-основатели вплоть до Ф.Д. Рузвельта были бандой преступников, столь же ужасных, как Гитлер. Это привело бы к культурной катастрофе. Вполне закономерно было ожидать, что за культурной катастрофой последуют восстановление и обратная реакция, заключил Джадт.
Недавно глава ГД России Сергей Нарышкин пообещал, что Дума разберется с вопросом о возможности квалифицировать воссоединение двух немецких государств как аннексию ГДР. Он дал понять, что таким может быть наш ответ на обвинение в аннексии Крыма. Конечно, инициатива тут же обрела критиков. Наиболее умеренные из них назвали ее глупой, неуместной или политически нецелесообразной.
Но именно после заявления Нарышкина стало понятно, насколько неизбежной была попытка исторической ревизии такого рода.
Демарш Нарышкина не стоит оценивать по шкале умно/глупо, это просто несимметричная реакция на обвинения в аннексии. Но она вполне мотивирована широким контекстом «культурной катастрофы», о которой говорил Джадт.
Любое государство, любая нация нуждаются в нарциссическом, самовосхваляющем мифе. Когда такой миф разрушается, наступает культурная катастрофа. Наша началась с десталинизации и десоветизации. Уцелел лишь один фундаментальный элемент, на котором выстраивалась вся конструкция национальной гордости и позитивного исторического сознания, — победа над фашизмом во Второй мировой войне.
Он был особенно важен, поскольку был интегрирован в общеевропейское историческое самосознание. Ведь одним из важнейших оснований современной Европы до последнего времени была безусловная криминализация нацизма. Наша победа давала нам право и основания чувствовать себя сопричастными единой европейской судьбе.
И любой, даже самый маленький компромисс вроде реабилитации Киевом Шухевича и Бандеры нарушает эту историческую «догму», придает нашей культурной катастрофе масштаб общеевропейской.
Границы внутри ЕС, которые до недавнего времени были в каком-то смысле условностью и рудиментом прошлого, в этой полной мрачного энтузиазма исторической полемике могут обрести свой сакральный смысл. Для этого есть два важнейших условия — продолжение украинского и экономического кризиса. Не случайно те же Афины, формулируя свои претензии к новой имперской роли, которую играет Берлин, вспомнили, что после Второй мировой войны Греция благородно отказалась от репараций со стороны проигравшей Германии.
Болезнь глубже, чем неадекватность в политическом споре. Новая реальность состоит в том, что границы, возникшие в европейских войнах XX века, теряют прежнюю незыблемость и становятся потенциально оспариваемыми. Речь идет об общеевропейском кризисе идентичности и разрушении континентального политического консенсуса.
Как отразятся на политике перемены коллективного восприятия истории, предсказать трудно. До сих пор далеко не очевидно, например, чем обернутся попытки реинтеграции Сталина в новый культурно-политический канон России. Столь же неясны все последствия невероятной еще десять лет назад декриминализации Бандеры и Шухевича или политической кампании по сносу памятников Ленину на Украине.
Но не менее абсурдные ревизии в этой войне за историческую память скоро польются еще более щедрым потоком.
Это не вопрос торжества ценностей, а процесс присвоения символического капитала. Он сопутствует силовой дискриминации стран, территорий и конкретных групп населения. Поэтому она осуществляется с помощью ряда репрессивных технологий вроде санкций, люстраций или АТО, способных взорвать сложившийся баланс сил, провести новые линии размежевания между хорошими и плохими.
Пересмотр истории позволяет совершить трансфер вины с одних на других и поменять местами жертв и палачей в интересах сложившегося военно-политического блока.
Есть одно обстоятельство, которое внушает настороженность и надежду одновременно, — это скорость общеевропейской мобилизации вражды.
С одной стороны, наша отечественная культурная катастрофа, о которой говорил Джадт, всего за год успела превратиться в общеевропейскую. Столь быстрая консолидация враждебных «пропагандистских пузырей» сложилась благодаря нескольким важным факторам. Население в основном урбанизировано; вместо исторических корней у людей теперь оптоволоконные сети. Миграция практически неконтролируема; идентичность все меньше определяется проживанием на определенной территории. Власть СМИ стала всепроникающей; уже не книги и журналы, играющие вдолгую, формируют мнение и оценки публики, а новые оперативные каналы доставки новостей.
«Старые» идентичности перекраиваются с чудовищной скоростью, а «новые» возникают непредсказуемым образом.
С другой стороны, возможно, именно в этой скорости кроется и надежда: скроенные с беспрецедентной скоростью враждебные идентичности способны столь же быстро распадаться.
Вдруг все-таки удастся затолкать фарш обратно в мясорубку.
Автор — профессор школы культурологии НИУ-ВШЭ
