Цивилизация
Объяснения официальных лиц по поводу задержания министра у многих вызвали недоумение. По версии следствия, министру инкриминируют получение 14 ноября 2016 года взятки в два миллиона долларов за одобрение выкупа «Роснефтью» госпакета акций «Башнефти». Хотя реальных возможностей воспрепятствовать этой сделке Улюкаев не имел (понятно, что эта сделка согласовывалась на самом высоком уровне, по поводу нее высказывался лично президент), а сама «Башнефть» была продана по рыночной цене. Следовательно, пока совершенно непонятен сам мотив взятки.
Более того, взятку министру давала не сама компания «Роснефть», а ФСБ в порядке следственного эксперимента.
В СК заявили, что ФСБ «вела» Улюкаева и прослушивала его разговоры больше года. А пресс-секретарь президента Дмитрий Песков публично подтвердил, что Путин знал обо всем этом с самого начала. Если добавить, что сама приватизация «Башнефти» появилась в плане приватизации правительства только в мае 2016 года, получается, что Улюкаева взяли на крючок минимум за полгода до намерения приватизировать эту компанию, а не тогда, когда он стал «вымогать» взятку.
Стоит вспомнить, что и национализация «Башнефти» началась два года назад с ареста крупнейшего собственника компании, дело против которого было позже прекращено в связи с отсутствием состава преступления. В этом же ряду и дело замминистра финансов Сторчака, который почти год просидел в СИЗО после того, как при обыске в его квартире был найден миллион долларов наличными. Спустя три года дело было тихо прекращено также «за отсутствием состава и события преступления». Кому тогда понадобилось давить на Сторчака и зачем — гадают и сегодня. Одна из версий — это было давление на тогдашнего министра финансов Алексея Кудрина.
Нынешнее задержание Улюкаева выглядит как прямой удар по премьеру Дмитрию Медведеву.
По официальной версии, в возглавляемом им кабинете теперь есть «министр-взяточник». Кроме того, под ударом оказывается тот же Алексей Кудрин, которому Путин поручил писать новую программу экономических реформ, Министерство финансов, по-прежнему считающееся оплотом относительного либерализма в правительстве, и глава ЦБ Эльвира Набиуллина.
При этом у президента в этом конкретном случае остается пространство для маневра. Если с Улюкаевым поступят, например, как с тем же Сторчаком (прекратят уголовное преследование за отсутствием состава преступления), ловцы сигналов из Кремля опять будут убеждать себя, что это некий признак оттепели. А «добрый царь» как бы вновь исправит «ошибку глупых бояр». И «перегибы на местах».
Показательно и то, что никому из реально оценивающих ситуацию с Улюкаевым не приходит в голову считать его задержание «борьбой с коррупцией»
Недаром одна из самых популярных реакций по делу Улюкаева даже среди истеблишмента — слово «абсурд».
Абсурдно и поведение премьера, который ограничился словами, что он «в курсе» развития событий в связи с обвинениями в адрес ключевого министра. Еще одно слово, которое мелькнуло, — «шок». Шокирован Анатолий Чубайс. По его словам, в этом состоянии находятся все, кто знают Улюкаева в течение последних 30 лет.
Оставляя в стороне ситуацию с Улюкаевым, характер выдвинутых против него обвинений акцентирует внимание на одном из аспектов деятельности правительства — роли регулятора.
Кабмин и его разветвленная структура в виде аппарата министров, возглавляемых ими ведомств, департаментов, выступая в качестве регулятора, зачастую порождают обвинения в отсутствии прозрачности. Кажется, что нескончаемый поток разного рода правил, одобрений, согласований, инструкций, распоряжений и ФЦП создает возможность для справедливых (и несправедливых) обвинений, подозрений и упреков со стороны людей и структур, которые ожидают визу на том или ином документе.
Разумеется, это соображение не может служить аргументом — в данном случае в деле Улюкаева. Но если бы кабмин был в реальности подотчетен парламенту (а именно в этом направлении — придании Думе большей смысловой нагрузки — кажется, и происходит переосмысление нижней палаты Федерального собрания), то ситуация с Улюкаевым, во всяком случае в нынешнем ее виде, скорее всего, не могла бы возникнуть в принципе. Не говоря уже о том, что наполнилась бы смыслом работа Думы, возросла бы транспарентность деятельности правительства и исчезли бы лишние упреки в мнимой или реальной ангажированности, которые часто звучат в адрес силовых органов. То есть выиграли бы все.
Пока же мы живем по действующим правилам и имеем ситуацию, когда полковник держит квартиру для хранения миллионов долларов, а министр «принимается» в ночи с поличным. Кажется, что искоренения этих эпизодов должны добиваться и те, кто заявляет о прессинге со стороны правоохранительных органов, и сами силовики, заинтересованные в том, чтобы у общества не было оснований сомневаться в истинных мотивах их действий.
