«Мы лишь усложним проблему терроризма, если начнем использовать ее как предлог для ограничения нашей свободы», — сказала бывший шеф британской MI5 Элайза Маннингэм-Буллер.

Эти неожиданные слова госпожи Маннингэм-Буллер прозвучали в прошлом году в ходе обсуждения предложения лейбористского правительства увеличить срок задержания подозреваемых в терроризме без предъявления обвинения до 42 дней. По сути, британский Антитеррористический акт от 2000 года и без накручивания дополнительной жесткости устроен так, что задержать по нему можно любого человека, даже если он не был замечен или заподозрен в террористической деятельности. Собственно, это произошло в воскресенье, когда в Хитроу задержали бразильца Дэвида Миранду, партнера Гленна Гринуолда, американского журналиста, работающего в «Гардиан» и живущего в Бразилии. Это он интервьюировал Сноудена и публиковал «слитые» им секретные материалы.

Дэвида продержали в Хитроу девять часов (кажется, это рекорд задержания нетеррориста по Антитеррористическому акту), он летел транзитом из Берлина в Рио, где его ждал Гринуолд. Все это время его допрашивали, изъяли все электронные носители, флешки, игры. В Берлине находится Лаура Пойтрас, режиссер-документалист, которая вместе с Гринуолдом стала первым медийным контактом Сноудена.

Совершенно очевидно, что антитеррористический закон к Миранде применили не потому, что он подозревается в терроризме.

На волне истории с задержанием Миранды редактор «Гардиан» написал статью, в которой рассказал, какое давление оказывают на газету из-за публикаций Сноудена «высокие правительственные чиновники, представляющие позицию премьер-министра». Выяснилось, что под давлением и в присутствии правительственных представителей в здании «Гардиан» были уничтожены жесткие диски с информацией от Сноудена и эти чиновные люди, чьи имена не называются, подшучивали, глядя на разломанные компьютеры.

Должна признаться, что все эти события последних дней меня поразили. Речь идет все же не о «гребаной цепи» в России, где мы привыкли к разнообразным проявлениям давления на прессу. Речь идет о Великобритании, которую как-то наивно, возможно, хочется видеть примером, прежде всего торжества разумности и демократии.

Мой британский приятель говорит, что на войне как на войне, что речь идет не о свободе слова, а о жизни и смерти, поэтому власть имеет в руках этот закон, и она им пользуется. Когда-то ту же госпожу Маннингэм-Буллер спросили, как они в MI5 пытались спрогнозировать опасности в будущем, пытались ли они заглянуть за горизонт. Это было до истории с Мэннингом и Сноуденом. Мне кажется, что этой опасности на горизонте спецслужбы не предусмотрели и не смогли предугадать мотивацию и разочарование в собственном правительстве молодых ребят, допущенных к сверхсекретной информации. Меня как раз это удивляет: совсем молодые люди с высокой степенью допуска. На это мой британский знакомый отвечает, что мы — демократические страны, мы верим в людей. Тогда совсем странно:

мы — демократы, мы верим людям, а когда эти люди нас разочаровывают, мягко говоря, то мы забываем, что мы демократы, и готовы на все, чтобы ограничить последствия нашего демократического доверия до того.

«У властей был ключ (Антитеррористический акт), и они им воспользовались», — говорит мой британский собеседник, комментируя историю с задержанием бразильца в Хитроу. Но соглашается, что вопрос на самом деле не праздный: где проходит граница демократии? Можно ли использовать закон, который появился на волне реальной атаки и новых угроз со стороны террористов и который позволяет властям практически все, что им угодно, против людей, которые террористами не являются, но, по мнению властей, представляют угрозу для королевства? Можно или нет, но именно это и происходит. А это при всей моей антипатии к Сноудену и есть то, о чем он говорит: непропорциональность вмешательства государства в частную жизнь, непропорциональность контроля государства за всем и вся.

Британские журналисты не защищены первой поправкой, как американские. Возможно, поэтому публикации «Гардиан» идут через американский офис. Если вы посмотрите сами публикации материалов Сноудена, то увидите, что там полно черных окон — не публикуются данные о конкретных операциях спецслужб, например. Понятно, что подключены юристы, что редакция взвешивает, что публиковать, а что — нет. И даже если раздолбать все железо в лондонской редакции, эти публикации не прекратятся. Что поделать. Это было за горизонтом — так теперь работает информация, у Сноудена все равно осталось то, что было на жестких дисках в редакции. Если по каким-то причинам остановятся публикации в «Гардиан», подтянутся другие издания в других странах. Скорее всего, и демонстративное давление на лондонскую редакцию, и задержание партнера Гринуолда в Хитроу — сигнал газете, что власти не остановятся ни перед чем. И это ошибка.

Потому что одно дело — выяснять, пусть и заочно, отношения с тем, кто является носителем секретной информации, кто ее сливает, нарушая тем самым свои профессиональные обязательства и закон. Совсем другое — наезжать на журналистов и их близких, которые не имеют допуска к секретности и транслируют информацию, оказавшуюся у них, считая ее общественно значимой. Это воспринимается как попытка ограничения свободы. И дает дополнительный повод для разговора о цене, которую демократия готова заплатить за борьбу с терроризмом. Странным образом действия властей (британских в данном случае) добавляют очков Сноудену, который настаивает на том, что под видом борьбы с терроризмом американские власти выходят за границы допустимого. Собственно, этим он и мотивирует свои действия.

Еще раз. Да, я считаю, что борьба с терроризмом важна. И да, отдаю себе отчет, что система, вскрытая Сноуденом, дала результат и защищена законом. И да, мне не нравится то, что сделал Сноуден. Но я из страны, где для спецслужб цель оправдывала средства. Другая цель. Любые средства. Я не люблю понятие «большой брат». Я из страны, которая жила под колпаком, и это была не очень симпатичная жизнь. И в той жизни пресса была подпоркой этого колпака. Поэтому я двумя руками за то, чтобы антитеррористический закон в демократических странах не использовался расширительно и чтобы пресса оставалась самой собой — свободной и отрезвляющей.

Чем агрессивнее власти будут наезжать на журналистов, сотрудничающих со Сноуденом, тем больше симпатий и интереса к Сноудену будет у публики. Я, кстати, тому пример.

Если бы не эта история в Хитроу и не наезд на «Гардиан», я бы не села читать кучу материалов по теме и не узнала бы, между прочим, что почту можно шифровать с помощью специальных ключей. Спасибо Сноудену за это. Возможно, кто-то из вас это знал и давно пользовался. Но не я. Мне в целом плевать, если кто-то третий читает мои письма подруге, скажем. Но если я занята какой-то серьезной темой, или пишу какую-то книгу, о которой раньше времени лучше бы никому не знать, или общаюсь с источником, который может пострадать, если нашу переписку прочтут, то стоит учитывать возможного непрошеного гостя и уметь от него защититься. А главное — защитить источник.

Вот уж воистину права мудрая Маннингэм-Буллер, возглавлявшая MI5: «Мы лишь усложним проблему терроризма, если начнем использовать ее как предлог для ограничения нашей свободы». Почувствовав угрозу своей частной свободе, люди научатся защищаться, что не облегчит спецслужбам их работы. Вопрос о границах допустимого в борьбе с терроризмом, то есть во имя добра, повис в воздухе и ждет ответа. Это простая тема для авторитарных стран. И совсем не простая для демократических.