Мой товарищ в Германии перенес инфаркт. Трудно болеть и выкарабкиваться, когда в больницу тебе не рекомендуют ложиться сами врачи. Не могут гарантировать, что она «чистая». Да, никого из ковидных там нет, но все равно может быть заражение.

Сам мой товарищ живет в собственном доме загородом, туда ехать «скорой» долго, вертолет в случае экстренных мер может быть занят, могут и не успеть – вот и посоветовали поселиться в гостинице рядом. Номер оплачивает страховая компания. На все десять этажей только два сотрудника отеля и их, постояльцев, двое (он приехал с другом).

«Когда я заболел и переехал в отель рядом с больницей̆, – пишет он мне, – у меня от длинного коридора отеля было ощущение, что я – на корабле. И этот корабль сейчас в океане, и в некоторых каютах-номерах от этого вируса сейчас умирают люди, а на некоторых этажах-палубах бунты, и мы все живем в этом фантастическом триллере.

Разные каюты, разные этажи, но у всех большое море снаружи и общий̆ ужас внутри».

— Слушайте, - сказал я. – Это же фильм Федерико Феллини «И корабль плывет».

... Все мы помним этот фильм. В 1914 году (дата понятна: прямо в фильме и начнется война) на островок Клио из Неаполя отплывает корабль «Глория Н.» с очень разными пассажирами на борту; в сущности, это Ноев Ковчег: «каждой твари по паре».

Все эти разношерстные люди собрались на борту, чтобы проводить в последний путь прах великой оперной дивы.

Начавшийся, как праздник тщеславия и позерства, их морской поход закончится катастрофой. Пока они идут по волнам, поют кочегарам в машинном чреве, улавливают запах раненного носорога (его перевозят в трюме), шарахаются от сербских беженцев (из-за них все и начнется) – в Сараево убивают эрцгерцога Фердинанда.

Время старой Европы сочтено, начинается Первая мировая.

... У Владислава Ходасевича есть нарядное стихотворение, в котором тоже возникнет животный образ. Это обезьянка.

Она ходит в красной юбке, на ее пыльной шее застегнут кожаный ошейник, этот ошейник с цепью давит ей горло.

Водит обезьянку худой серб. У серба есть бубен (вот он, тоже музыкальный, образ): обезьянка под бубен то ли пляшет, то ли просто он нужен для привлечения зевак. Стоит ужасная жара, как в той котельной лайнера, где полуголые рабочие забрасывают уголь в топку и куда, как райские птицы, на балкон (насест для птиц), набиваются на пять минут странно и пышно разодетые оперные певцы. «Спойте нам, спойте!» — просят рабочие. И певцы поют.

................... Серб, меня заслышав,
Очнулся, вытер пот и попросил, чтоб дал я
Воды ему. Но, чуть ее пригубив, –
Не холодна ли, – блюдце на скамейку
Поставил он, и тотчас обезьяна,
Макая пальцы в воду, ухватила
Двумя руками блюдце.

Чумазые рабочие котельного отделения рукоплещут. Они еще не знают (ни чумазые зрители, ни в перья и ткани разукрашенные певцы), что сербские борцы за свободу, подобранные с потерпевшего кораблекрушения судна, всех приведут к беде. Никто еще не догадывается, что скоро неожиданно появится австро-венгерский броненосец, чье командование потребует выдать сербов.

Никому и в голову не приходит, что все скоро пойдут ко дну.

И даже обезьянка. Обезьянка, из стихотворения Ходасевича, приведенная в эту жару сербом. Она тоже допьет свою воду, которую ей даст хозяин, она тоже пойдет ко дну.

И серб ушел, постукивая в бубен.
Присев ему на левое плечо,
Покачивалась мерно обезьяна,
Как на слоне индийский магараджа.
Огромное малиновое солнце,
Лишенное лучей,
В опаловом дыму висело. Изливался
Безгромный зной на чахлую пшеницу.
В тот день была объявлена война.

... Я специально пересмотрел этот фильм Феллини перед написанием этого текста. Нам все грозили предсказатели, разнообразные астрологи Третьей мировой войной, и вот она, короткая, пришла.

В развороченные недра лайнера заливается вода, топки в котельном отделение, где в самом начале фильма, соревновались певцы, гаснут. Корабль идет ко дну.

Но, несмотря на этот ад, на все эти клубы дыма, на все языки пламени, пассажиры «Глории Н.» под управлением дирижера продолжают и продолжают петь. Вот одна большая шлюпка заполняется громко поющими пассажирами. Маэстро Альбертини все еще дирижирует хором.

Один офицер говорит поющим: «Господа, послушайте! Спастись еще можно. Вы только выполняйте наши приказания!»

Кочегары, покрытые потом и копотью, цепляются за мостки и трапы, решительно присоединяются к хору.

Мы все тонем, но тонем мы вместе.

В конце фильма камера отъедет, и мы увидим другую кинокамеру, укрепленную на стреле крана и тоже снимающую, но уже не бэкстейдж, а саму последнюю массовую сцену.

Пиротехники нагоняют дым, гидравлическая установка имитирует бортовую качку, целая батарея осветительных приборов льет свет на растянутую во всю ширину съемочной площадки синтетическую пленку. Пленку колышут специально обученные люди, и та переливается и блестит, как самая настоящая вода.

Все придумка, все бутафория. Кроме реальных смертей и на самом деле с трудом взятых самых высоких нот.

Мы все когда-нибудь умрем. Все пойдем ко дну, как этот корабль.

Но сначала мы с вами еще споем.