Цивилизация
Спектакль «Ромео и Джульетта» хореографа Юрия Вамоса оказался приятным откровением. Ведь что считается хорошим тоном у нашей балетной критики? Сокрушаться, что повывелись хореографы, умеющие работать с многоактными сюжетными балетами. Нынешним творцам подавай одно, причем короткое, действие, иначе творческого дыхания не хватит ни на танцы, ни на постановку.
Теперь критикам придется откорректировать профессиональные стоны и признать, что кое-кто из держателей Большой Балетной Формы в мире все же остался. Среди них и Вамос, которого мы практически не знали, хотя бывший танцовщик, а ныне хореограф из Венгрии уже 10 лет возглавляет дюссельдорфскую труппу. Точнее, дюссельдорфско-дуйсбургскую, потому что театр на Рейне много лет играет оперы и балеты на два города и на два дома. Так вот, у себя в домах Вамос известен как эксцентричный мастер экспериментов с известными балетными сюжетами. То он назовет героиню «Спящей красавицы» Анастасией и сделает ее дочерью последнего русского царя,
то закинет в «Щелкунчик» диккенсовскую историю раскаявшегося деляги Скруджа…
По сравнению с этим вмешательство Вамоса в сюжет Шекспира минимально. Он всего лишь перенес действие в 20-е годы ХХ века, в эпоху, когда Сергей Прокофьев сочинял партитуру балета. В остальном постановщик следует рассказанной истории. Но, боже мой, какой смачный колорит эта история приобретает!
Монтекки и Капулетти теперь не средневеково-ренессансные враги. Это два враждующих мафиозных клана, которые потому еще не вырезали друг друга под корень, что этого не позволяет главный городской бандит, ездящий по сцене на автомобиле и разводящий драчунов взамен былого шекспировского герцога. На фоне условных декораций (арок «под ренессанс») бандюки картинно хорохорятся, кто круче, и почем зря задирают клан соперника. У Тибальда с обликом громилы и мускулами культуриста под мышкой висит кобура, как в полицейских боевиках. Нагловатый Меркуцио носит брюки с подтяжками и громадную кепку.
Здесь то и дело нервно ослабляют узел галстука, делают неприличные жесты и грозят сопернику кулаком.
Жизнь этих гангстеров, одновременно набожных и кровавых, проходит между поклонением Мадонне и поножовщиной. Балетные веронцы, отплясывающие на площадях, похожи то на Леонардо ди Каприо в «Бандах Нью-Йорка», то на Роберта де Ниро в фильме «Однажды в Америке». А их подружки уморительно хороши в «выходных» платьях в мелкий цветочек и в шляпках-таблетках, кокетливо нахлобученных на макушки.
На фоне драк и флирта развертывается надлежащая любовь. Волею постановщика герои сначала чрезвычайно инфантильны, потом крайне решительны. Разницы впечатлений Вамос добивается, как и положено хореографам, не возгонкой мимических эмоций, а подбором танцевальной пластики. Он заставляет артистов (ладно выученных всяким техническим кунштюкам) рвано дергаться, как марионетки, крутиться, как волчки, и складываться под разными углами, словно бумажные кораблики. Он знает, как «сломать» классическое па, чтобы из него возникла подростковая неуклюжесть или эротическое нетерпение. И умеет сделать так, что в этих довольно вычурных изломах ощутима почти забытая гармония. Ее привносят подлинные чувства, которые в мире борьбы уголовных самолюбий сохранили только Ромео (Филипп Веверка), похожий на испуганного щенка крупной породы, и Джульетта (Андреа Крамешова), горячая лошадка с мускулистыми ногами.
Женщина психологически сильнее, чем ее мужчина.
Не будь у этой Джульетты бойцовского характера, этот взъерошенный Ромео долго ходил бы вокруг девушки кругами, не решаясь признаться. Но девушка мгновенно пленяет его, как Маргарита пленила Мастера («меня поразила не столько ее красота, сколько необыкновенное, никем не виданное одиночество в глазах»), и быстро снимает юношескую робость поклонника...
Лучший эпизод балета — поставленная на крупных планах драка Меркуцио с Тибальдом: воздух изначально насыщен агрессией, и невинной шутки (банан, понарошку приставленный к виску) достаточно, чтобы агрессию катализировать. Соперники вмиг сходятся насмерть, как бойцовые петухи, хищно кружат подле друг друга, выхватывают пистолеты. Горожане мечутся между ними, словно заполошные курицы. Идеалист Ромео нервно жмется к стенке, не ведая еще, что после пистолетов будут ножи и настанет его черед убивать.
Мрачная красочность этого эпизода превзошла мастерски сделанную сцену бала Капулетти (где гангстеры впадают в показуху псевдоправильных манер) и дуэты Ромео с Джульеттой, в которых эмоции от льда до пламени придавлены грядущим роковым финалом.
Финал, кстати, по-киношному эффектный.
Джульетта вскрывает себе вены, и две красные полоски медленно ползут по запястьям. Из последних сил она заползает в объятия отравленного мужа, чтобы свернуться клубочком и истечь кровью. Это происходит при сдерживаемых всхлипываниях женской половины публики и серьезной сосредоточенности зрителей-мужчин. И правильно. Нечего стыдиться чувствительности, когда она по делу.
