Цивилизация
Даже самая первая ячейка еще несуществующего общества (речь про Адама и Еву) обнаружила ряд свойственных ячейкам проблем. Последующие тысячелетия доказали, что трудности на старте не были случайными. И все-таки человечество продолжает придерживаться ветхозаветной модели, сколько бы ни говорили о ее окончательном крахе. Семейные ценности – действительно вечные, как вечны и сетования на невыносимость этого уклада жизни. Мы не знаем в точности, что думал о своей супруге главный садовник при фараонах VI династии (звали его Униу). Может, любил до умопомрачения, а может, ненавидел в той же степени. И чем отвечала на его чувства безымянная супруга, тоже не знаем. История умалчивает также, вышел ли прок из их чада – или же он разочаровал своим воспитанием древнеегипетский бомонд.
Все нюансы исчезли, осталась лишь ископаемая статуэтка, где они рядышком, втроем, как на фотографии над комодом.
Начав выставку с этого древнего символа незыблемости семейных уз, музейщики словно дают понять: вариаций много, а идеал один. Никто не пытался замаскировать те мелкие и крупные неприятности, коими от века сопровождались брачные союзы. Примеров этому в экспозиции немало: нравственные назидания здесь то и дело перерастают в прямую сатиру – и наоборот. Упомянуть хотя бы бродячий сюжет из французского «галантного века» под условным названием «Тщетная предосторожность»: старику-мужу не уследить за флиртом молоденькой супруги, сколько ни таращи подслеповатые глаза.
Подвергнуты обличению и прочие аспекты, вплоть до такой вечной ценности, как злобная свекровь.
Но мудрый садовник Униу не перестает безмолвно вещать: пустяки это все, житейский мусор. Посмотрите на нашу древнеегипетскую идиллию и задумайтесь о смысле семейной жизни.
Это послание из глубины веков так или иначе подхвачено большинством художников. Разумеется, можно было бы объяснить позитивное умонастроение просто заказным форматом. Если живописцу поручают написать групповой портрет какого-нибудь аристократического семейства, то не станет же он привносить туда отголоски дрязг или борьбы за наследство. С религиозными сюжетами и того очевиднее: в иконографии «Святого семейства», к примеру, только одна идиллия и может быть уместна. А для полноты отражения темы стоило бы включить сцену убийства Авеля братом его Каином.
Но не все так просто.
Пожалуй, благость в атмосфере выставки преобладает не от того, что кураторы ее намеренно нагнетали. Тут чувствуется некая историческая объективность. Людям всегда хотелось лицезреть счастливые моменты бытия, а уж контрастом к ним могли служить те или иные гнусности. Не наоборот.
Показательно, что и после того, как заказ перестал быть единственным источником дохода, художники не кинулись как один обличать и рушить. Вот, скажем, Зинаида Серебрякова работала большей частью для себя, ни на чьи вкусы не ориентировалась – а все равно воспевала домашний уют и безграничное чадолюбие. Даже модернист Андре Дерен на своем вроде бы мрачном полотне «Суббота» превращает бытовую сцену в ритуальную – и ритуал этот светел по сути. Или взять «Семью странствующих комедиантов» Пабло Пикассо: ничего общего с чинностью дворянских или купеческих портретов, а смысл тот же.
Пока мы едины, мы непобедимы.
Как всегда на тематических выставках, где собраны произведения разных времен и народов, здесь нет другого общего знаменателя, кроме банального. Если вы ищете философских парадоксов или религиозных крайностей, идти в Пушкинский музей совершенно не обязательно. Несколько утрируя, конечно, можно сказать, что экспозиция прославляет мещанские радости – только без тех брезгливых коннотаций, которыми большевики наделяли это выражение. Иначе говоря, прославляет естественно-человеческое. К российскому году семьи, которому выставка посвящена формально, это имеет довольно побочное отношение. Хотя если кто после посещения музея решит родить еще одного – флаг в руки.
