Цивилизация
Как известно, «митьки» никого не хотят победить, и потому всякое их деяние должно быть продиктовано любовью к людям, тягой к прекрасному или хотя бы смутным порывом. При создании своего нового проекта Дмитрий Шагин руководствовался, пожалуй, всеми тремя мотивами. Побудительным мотивом и в некотором роде «либретто» стали письма композитора Анатолия Лядова, опубликованные в Петербурге в 1916 году, вскоре после смерти их автора. Ознакомившись с этим эпистолярным наследием, Шагин явно узнал родственную душу. «Какой человек-то был, как тонко чувствовал все, сердешный!» — подумал он, должно быть, с нежностью о профессоре Лядове и принялся рисовать картинки, навеянные суждениями прославленного мастера симфонических и фортепианных миниатюр.
Проект получился вовсе не про музыку и даже не про самого Анатолия Константиновича, а про любимых им, Анатолием Константиновичем, писателей — Пушкина, Лермонтова, Толстого, Достоевского, Тургенева и др.
Впрочем, любовью своей он не ослеплялся и бывал чрезвычайно строг в оценках. Имея тонкую внутреннюю организацию и высокие нравственные принципы, иной раз оставался своими кумирами недоволен. Поразившись однажды чьему-то таланту («Поняв и полюбив Толстого, поневоле разлюбишь Достоевского»), он мог с годами и разочароваться в этом приобретенном кумире («До чего Толстой заврался — изумительно! Вот уж философия-то параличной бабушки!»). Выбранные места из переписки Лядова с друзьями обнаруживают натуру ищущую, взыскательную, страстную и даже экстатическую. Кто из вас, многоуважаемые читатели, мог бы сказать, к примеру, о своем восприятии тургеневских «Стихотворений в прозе» такое: «Я до неприличия проплакал эти стихотворения и от конфуза не знал, куда деваться»? То-то и оно.
Вот Дмитрий Шагин, наверное, мог бы расплакаться от чего-нибудь подобного.
Ну если не от Тургенева конкретно (хотя «Му-му», безусловно, очень жалостливое произведение), так от иного какого писателя — Пушкина, допустим. Дело не в фамилиях, а в душевных наклонностях авторов и читателей. Короче, вдохновившись лядовскими письмами, Шагин принялся создавать писательский пантеон. На свой манер переиначив известные прижизненные портреты, он сгруппировал их на одном холсте в соответствии с ходом биографии. Вот Гоголь в 1829 году, вот он же в 1834-м, а вот уж и на смертном одре. Такая процедура проделана с иконографией и других героев. Не забыт был, разумеется, и сам композитор Лядов, а для пущей весомости художник добавил к портретной галерее и Даниила Хармса. Лядов последнего не читал, поскольку не дожил до хармсовских публикаций, но это неважно.
Пусть и Хармс тоже будет, так интереснее.
Проявленное Шагиным уважительное панибратство вполне в митьковском духе, но и в лядовском духе, как ни странно. У них похожие амплуа мечтательных дилетантов. То есть профессор Петербургской консерватории не был, естественно, дилетантом в музыке — речь о его взволнованной привязанности к литературе. Как он сам писал: «Может быть, я и не прав, но уж таков у меня вкус». Художник Шагин тут полностью солидаризировался. Своим показался ему Анатолий Константинович. Можно сказать, братушкой.
