Цивилизация
В Канне-2011 почти нет сюрпризов: новые имена блекнут на фоне очередных свершений живых классиков, и очевидных претендентов на дебютную «Золотую камеру» до сих пор не обнаружилось. Зато сюрпризом стала новая расстановка сил внутри пула каннских завсегдатаев.
Педро Альмодовар до начала фестиваля считался одним из главных фаворитов: вместе с Аки Каурисмяки он был в числе великих конкурсантов, пока обделенных «Золотой пальмовой ветвью». Однако новый фильм великого испанца «Кожа, в которой я живу» оказался едва ли не сильнейшим разочарованием фестиваля. Экранизация остросюжетного романа «Тарантул» рассказывает историю пластического хирурга, который мстит миру за смерть жены и дочери, создавая в секретной лаборатории идеальную женщину для собственных нужд. Центральный конфликт фильма — между испанским доктором Франкенштейном (вернувшийся к открывшему его режиссеру, изрядно заматеревший за последние двадцать лет Антонио Бандерас) и его весьма привлекательным Чудовищем (известная по картине «Комната в Риме» красотка Елена Анайя в трико телесного цвета или без оного). Банальность основной интриги разнообразят неправдоподобные повороты и развороты сюжета, схожие с драматургией мыльных опер и впервые поданные Альмодоваром без тени иронии. Разумеется, в фильме выдающийся дизайн интерьеров, отличная работа с музыкой и несколько блестящих сцен — в частности, совокупление героини с преступником в карнавальном костюме тигра.
Тем не менее зрелище в целом принимать всерьез крайне сложно, поскольку ни сентиментального, ни комического послевкусия оно не оставляет, а как жанровый опыт заметно уступает даже посредственной голливудской продукции.
Альмодовар не виноват: он человек исключительных талантов, и впереди у него наверняка множество более удачных картин. Проблема в том, что ностальгия, бывшая важнейшим элементом его авторского стиля 2000-х, уступила формалистическому ретроградству, стоило лишь режиссеру отойти от личной тематики (она делала столь пронзительными «Разомкнутые объятия» или «Дурное воспитание»). А в отстраненном жанровом экзерсисе, каковым является «Кожа, в которой я живу», не заинтересован ни сам режиссер, ни его многочисленные поклонники.
Сейчас всем им придется наконец признать, что эпоха вампук и стилизаций осталась в прошлом.
Любопытно, что раньше Альмодовара эту простую истину осознал режиссер, обладающий талантом меньшего масштаба, но большими адаптивными способностями и большим трудолюбием. Японец Такаси Миике участвует в каннском конкурсе впервые, и его попадание туда стало причиной для недоумения: пусть он снял добрую сотню картин, но трюкачество и штукарство были главными его достоинствами даже в глазах наиболее преданных фанатов. Ведь общее у «Ичи-киллера», «Кинопробы», «Сукияки вестерна Джанго» или «Счастья семьи Катакури» было одно — полное пренебрежение к содержанию во имя виртуозной формы. Отметив пятидесятилетие год назад, режиссер неожиданно повзрослел. В Венеции он показал впечатляющий исторический эпик «13 убийц», а к Канну успел изготовить новый фильм на сходную тему — «Харакири. Смерть самурая», да еще в 3D.
Пожалуй, на сегодняшний день главная неожиданность фестиваля — настолько прекрасную и классическую в самом высоком смысле слова картину сделал вчерашний шутник.
Пережитки прошлого, конечно, дают о себе знать в паре сцен, будь то гротескное кровавое самоубийство молодого самурая, вынужденного вспарывать себе живот бамбуковым кинжалом, или финальная десятиминутная схватка самурая постарше с вооруженными до зубов противниками, которых он поражает опять же при помощи деревяшки. Но оба эпизода — не столько развлекательные элементы интриги, сколько важные гиперболы.
«Харакири» — картина о величии духа, которое проявляется (что неожиданно для японца) не в презрении к смерти и нуждам плоти, а в призыве к милосердию.
Юный воин, впавший в нищету, приходит в дом знатного господина и просит позволить ему совершить ритуальное самоубийство во дворе богача с помощью его вассалов. Тот растроган чуть не до слез, но советники развеивают иллюзии: молодой человек шантажирует потенциального покровителя, рассчитывая на его жалость и денежную помощь, а умирать не собирается. В результате обманщика буквально заставляют вскрыть себе живот. Через некоторое время в тот же дом приходит еще один самурай, изъявивший желание умереть. Его намерения, похоже, более серьезны, но и за ними скрывается второе дно.
Оказывается, предшественник был его приемным сыном, и осиротевший рыцарь пришел к безжалостным судьям, чтобы отомстить.
Самое удивительное в «Харакири» — то, как Миике, используя архаичный язык старого японского кино и тщательно восстанавливая декоративный контекст XVII века, обходится без анахронизмов и снимает абсолютно современный фильм (неважно, что в его основе известный роман, уже экранизированный много лет назад). Ведь картина, по сути, говорит о психологии честной бедности и о социальной проблеме безработицы, а также об этике власть имущих в капиталистическом обществе.
Невольный пафос возникает благодаря названию обреченного клана, представители которого вынуждены побираться или кончать с собой: Фукусима.
Впечатляют актерские работы Кодзи Якусе (ветеран японского кино, известный по картинам «Угорь» и «Вавилон») и Эбидзо Ичикавы (звезда театра кабуки). Техническая современность использованного киноязыка — а именно стереоскопической проекции — работает совершенно неожиданным образом: не на внешнюю эффектность (батальная сцена в фильме всего одна), а на передачу глубины пространства и ритуальной упорядоченности японского быта, нарушенной явлением пришельца-самоубийцы.
Как к этому ни относись, постмодернистские игры и цитатное искусство остались во вчерашнем дне.
Сегодня котируются те, кто успел настроиться на новую волну, пусть и в ущерб своему привычному стилю. Пришла пора быть серьезными. Вероятно, жертвой этой моды стал и Ларс фон Триер. Шутки в сторону.
