Цивилизация
В провинциальном французском городе живут два сорокалетних брата: инфантильный панк Нот (Бенуа Пульворд) с ирокезом и ботфортами, преданный идеалам анархизма, и Жан-Пьер (Альбер Дюпонтель), продавец матрасов на грани нервного срыва, французская реинкарнация Акакия Акакиевича Башмачкина. Пока Нот прогуливается по стоянке торгового центра с собачкой, клянчит деньги и оттягивается на панковских концертах, его брат поочередно теряет всё привычное — семью, работу, деньги, самоуважение и желание жить. После неудачной попытки эффектного самоподжога на глазах у покупателей торгового центра Жан-Пьер приходит к Ноту, желая научиться искусству жить «панково».
Обретя формальную свободу, братья Бонзини начинают мечтать о том, чтобы разжечь в своем городе огонь восстания по примеру Туниса и Египта.
Сатирическую комедию, получившую специальный приз жюри программы каннского «Особого взгляда», сняли известные во Франции комики Гюстав де Керверн и Бенуа Делепин. Их предыдущим фильмом была черная комедия «Последний мамонт Франции», где Жерар Депардье сыграл грузного длинноволосого работника бойни, который доказывал свое право на получение пенсии. В «Большой вечеринке» тоже хватает хулиганской критики государства и общественного устройства в целом, тоже можно наблюдать Депардье (пусть и в эпизодической роли гадалки), однако с этой немного нафталиновой картиной про освобождающую миссию контркультуры, к тому же нацеленной в первую очередь на французского зрителя, не все так просто.
На первый взгляд в «Большой вечеринке» все аккуратно распределено по двум фронтам: мир загнивающего капитализма и альтернативный мир свободы, где нищебродство двух сорокалетних здоровых мужиков облагорожено и оправдано идеями «Интернационала». Жан-Пьер, ошметок буржуазной жизни, пережеванный и выплюнутый миром матрасов и цифровых рамок для фотографий, и Нот, считающий себя самым старым панком в Европе, а по сути последний из могикан вопиюще немодной субкультуры. Встретив в лице брата поддержку из враждебного мира, Нот приободряется и начинает клеймить окружающих его потребителей с новой силой: «Кушаешь только био? Твой рак тоже лопает био. Переходи на божьих коровок». В социальный протест ударяется и брат, в подпитии топчущий матрасы на работе и кричащий: «Справедливости!» — перед тем как себя поджечь.
Пространство условного французского городка, больше похожее на аквариум, за стенками которого плавают равнодушные ко всему рыбы, остроумно представлено с точки зрения охранников, следящих за передвижением объектов через камеры наружного наблюдения.
Именно эта видеофиксация, стекло, призма (босс Жан-Пьера просто снимает на телефон, как тот заходится в нервном припадке) позволяет обывателям оставаться глухими к крикам двух плохо пахнущих нонконформистов.
Разумеется, на самом деле Нот и Жан-Пьер выглядят не как левые радикалы, представляющие опасность для правопорядка, но как неуместные в городском ландшафте симпатичные юродивые, на которых лучше вообще не обращать внимания. «Ваши сыновья…кажется, не в порядке», — робко замечает охранник торгового центра старшему Бонзини, хозяину дешевого фастфудового ресторана «Картошечка». Сорокалетние Нот и Жан-Пьер, «на веки вечные освобожденные от ярма труженика», клянчат деньги, давя на жалость, у людей, которые выглядят куда более жалко, чем они, разговаривают о свободе, пользуясь подростковыми категориями: «Никогда не замирай, замрешь – задумаешься, задумаешься – сдохнешь». Панково и не панково.
Не панково — повеситься на дереве, панково – на карусели.
Кажется, искренне желая разрушить мир однообразия и несправедливости, братья даже сами не воспринимают себя всерьез. Но не найдя симпатии у масс, панки находят себя в акционизме.
И здесь «Большая вечеринка» неожиданно пересекается с фильмом «Itty Bitty Titty Committee», снятым в 2007 году Джеми Бэббит (в русском неправильном переводе — «Лесбийский комитет»). История про незадачливых французских революционеров напоминает фильм про недалеких американок из феминистской радикальной организации, требующих отменить институт брака, но в результате решившихся на сооружение гигантского фаллоса на монументе Вашингтону и его последующий взрыв.
Бродящее протестное чувство, подкрепленное умными философскими изречениями и выдержками из конституции, в итоге вылилось в детскую очаровательно-преступную непоседливость – взорвать фаллос и смыться, заявить о себе.
Неизбежно всплывает и другой фаллос, размещенный уже на Литейном мосту, а вслед за ним — «панк-молебен» и прочее. И стремление двух взрослых дядечек в «Большой вечеринке» на горе всем буржуям раздуть мировой пожар, как и во многих других случаях, порожденное интуитивным чувством протеста, на выходе превращается в простое человеческое желание самовыражения и индивидуальной свободы. А в этом смысле, как выразился Нот, «все мы панки с собачкой».
