Цивилизация
Машины и механизмы — игрушки традиционно мужские, в том числе и в сфере искусства. Начиная хоть с «Летатлина» Владимира Татлина или с кинетических мобилей американца Александра Калдера (а еще вернее, со времен макетов Леонардо да Винчи) мало кто сомневался, что всякого рода художественное конструирование — дело исключительно мужских рук и мозгов. Ребекка Хорн не то чтобы самой первой поставила этот тезис под сомнение — еще в начале ХХ века находились дамы из плеяды авангардисток, покушавшиеся на эту монополию сильного пола, — но она точно обогнала остальных претенденток в части практического успеха.
Подвижные объекты и инсталляции от Хорн уже почти четыре десятилетия задают тон на мировой арт-сцене, и художники-мужчины нисколько не стесняются заимствовать ее идеи и стиль.
Можно было бы нафантазировать, что Ребекка родилась эдаким «мальчиком в юбке» и сызмальства любила расковыривать игрушечные автомобили, чтобы узнать, что там внутри. Однако ее официальная биография подобных фактов не упоминает, зато уделяет большое внимание болезни, которую начинающая художница перенесла в возрасте двадцати лет. Будучи прикованной на долгие месяцы к постели, Ребекка много думала о слабости и уязвимости человеческого организма и мечтала о расширении его возможностей. Результатом подобных рефлексий стали перформансы конца 1960-х — начала 1970-х, где человеческое тело — собственное тело художницы или тела ее ассистентов — приобретало дополнительные, абсурдно-притягательные функции благодаря разного рода «надстройкам».
Например, Хорн надевала на себя маску из карандашей, чтобы рисовать без помощи рук, а руки удлиняла посредством своеобразных клешней, позволявших оперировать предметами на изрядном удалении.
Эти эксперименты, хотя и не столь радикальные, как у Марины Абрамович, принесли Ребекке Хорн звездную популярность, так что ее с не меньшим основанием можно именовать «бабушкой перформанса».
Видеодокументация и фотографии тех, уже давних представлений фигурируют на нынешней московской ретроспективе, но не они определяют основное содержание выставки. Перформансы начинались с сюрреалистических грез о том, как при помощи машинерии «усовершенствовать» плоть, и вот постепенно та самая плоть из работ Ребекки Хорн стала испаряться.
Осталась машинерия, зажившая собственной жизнью.
Таким образом художница вроде бы вторглась на «мужскую территорию», где царили законы физики и выходили на первый план способности к конструированию механизмов. Но Ребекка попросту не обратила внимания на гендерную подоплеку и без особых усилий заняла собственную нишу в той сфере, которой, казалось, без остатка владели мужчины-художники вроде феерического швейцарца Жана Тэнгли с его «метамеханикой».
Разумеется, Хорн предложила свою манеру, отличавшуюся неким «очеловечением бездушного». Ее кинетические объекты действуют самостоятельно, но словно с оглядкой на хомо сапиенса: как-то он отреагирует? Поймет ли, одобрит ли?
Эти произведения можно назвать аппаратами для производства визуальной поэзии, поскольку конечной целью любых механических шевелений, постукиваний, разбрызгиваний и звукоизвлечений является воздействие на лирические зоны психики.
Коротенькие гаммы, издаваемые скрипкой под управлением робота (объект «Солнечный воздыхатель»), все равно адресованы человеку, а не космосу или гипотетической «матрице». И «Живописная машина», плещущая чернила на белую стену, символизирует опять же человеческое творчество, намекая на припадочную одухотворенность послевоенных американских абстракционистов. Елозит вверх-вниз по длиннющему стальному шесту «Чемодан беглеца», олицетворяющий тщетность надежд на перемену участи путем смены места обитания. Или взять большую инсталляцию «Блуждающие огни», где полтора десятка реальных березок сопряжены с человеческими черепами, поношенными ботинками и вращающимися зеркалами, которые создают атмосферу тревожной зыбкости. Если даже отмахнуться от ассоциаций со Второй мировой (хотя на выставке немецкой художницы в Москве такие ассоциации неизбежны), то уж рефлексии на тему momentum mori эта работа породит в любом контексте и в любой точке планеты, хоть на Южном полюсе.
Другими словами, вся здешняя машинерия обслуживает зрительское подсознание, не пытаясь его контролировать или подавлять.
В этом смысле Ребекка Хорн представляется вполне старомодным автором с явственными гуманистическими наклонностями, несмотря на пристрастие к механике. Собственно, сама эта механика тоже старомодна: ни тебе сенсоров, ни датчиков движения, ни голографии — сплошные электромоторчики да пружинки. А стихи, начертанные на стенах, окончательно выдают в авторе меланхолического романтика, завороженно пытающегося постичь экзистенцию. Право, ну зачем Ребекке Хорн компьютер, если про смысл жизни у него все равно спросишь?
