Цивилизация
Кирилл Серебренников с «Обыкновенной историей», поставленной в руководимом им «Гоголь-центре» по роману Гончарова, и Независимый профсоюз актеров театра и кино разминулись буквально на один-два дня. Не очень известное объединение артистов попросило подотчетный Минкульту Институт культурного и природного наследия им. Д.С. Лихачева проверить другой спектакль режиссера — «Мертвые души» (а заодно и «Бориса Годунова» и «Карамазовых» Константина Богомолова) — на предмет соответствия авторскому замыслу.
Теперь несколько научных сотрудников, видевших спектакли, а также их коллеги, которые посмотрят постановки в видеозаписи, будут на деньги налогоплательщиков искать ответ на вопрос «что хотел сказать автор?».
Кстати, режиссер, как следует из его последних интервью, и сам не прочь защитить русскую литературу — от попыток нейтрализовать радикализм лучших ее образцов путем присвоения их имен улицам и театрам, а также вечной ссылки в школьную программу и выдачи ореолов святости. Чтобы помочь профсоюзным деятелям искусств и экспертам оценить упущенный ими из внимания новый спектакль и понять, как Серебреников ставит классику, «RusTopNews.Ru» рассказывает об «Обыкновенной истории» в ряду других постановок режиссера по отечественным литературным памятникам XIX века.
«Лес» по Александру Островскому. МХТ, 2004
Серебренников переносит действие пьесы Островского в семидесятые годы XX века. «Лес» выходит в начале нулевых, на заре путинской эпохи — уже тогда режиссер видит параллели между брежневским застоем и «стабильностью» нулевых (восемь лет спустя Константин Богомолов четко заявит о преемственности между этими двумя периодами в спектакле «Год, когда я не родился» на той же сцене МХТ, а спустя еще немного времени стабильность кончится).
Пеньки, усадьба Гурмыжской — здесь пансион с атмосферой довлатовского заповедника: музыкальный лейтмотив спектакля — песня про Беловежскую пущу в исполнении пионерского хора.
В приживале Буланове — комсомольце, отличнике и приспособленце — угадываются манеры российского президента: он как раз приходится ровесником персонажу.
Тем не менее текст Островского не редактируется, но ставится в иной контекст: режиссер легко обходит анахронизмы — так, угрожая «позвонить» и вызвать слугу, Несчастливцев тянется не к колокольчику, а к телефонной трубке; артисты встречаются не на перепутье лесных дорог, а в привокзальном кафе и т.п.
«Господа Головлевы» по Михаилу Салтыкову-Щедрину. МХТ, 2005
Режиссер впервые работает с большой прозой — позже это станет увлечением: он продолжит писать инсценировки русских романов, классических и современных. В отличие от «Леса», никаких особых примет времени в «Головлевых» нет, как нет и прямых указаний на социальные проблемы — в этой постановке Серебренников мыслит метафорой.
Здесь невозможно выделить главный прием: это просто образцовая режиссура, причем достаточно деликатная, если не сказать традиционная.
Вряд ли у Серебренникова отыщется много таких спектаклей, где на первый план выходит игра актеров, а не, например, прочтение материала. Порфирий «Иудушка» Головлев — едва ли не лучшая роль Евгения Миронова: педант и святоша с елейным голосом, обладающим магической властью над окружающими.
«Мертвые души» по Николаю Гоголю. Латвийский национальный театр, 2010 / «Гоголь-центр», 2014
Среди работ Серебренникова именно «Мертвые души» попали в тройку спектаклей, которыми займется экспертиза. Это игровой, карнавальный спектакль, с гэгами, гротескными героями, песнями, жестким режиссерским рисунком. Один из нарочито театральных приемов наверняка насторожит самозваных защитников Гоголя, а именно то, что все женские роли играют мужчины.
Как же, русский классик — и размывание гендера? Правда, театральная традиция переодевания много старше, чем русская литература.
Однако, чтобы понять логику режиссера, не нужно даже оглядываться на историю театральной культуры — достаточно перечитать самого Гоголя. Единство противоположностей — таких, как мужское и женское, одушевленное и неодушевленное, реальное и фантастическое, — в мире писателя повсеместное явление.
«Мертвые души» поставлены так, как они поставлены, не просто по прихоти режиссера, а потому, что литературному приему он подбирал театральный эквивалент.
Гоголь называл свое сочинение поэмой — и как прикажете поступить в спектакле с лирическими отступлениями? Серебренников нашел идеальное решение: их можно пропеть! В топе лучшей музыки для драматического спектакля непременно оказались бы песни Александра Маноцкова на слова Гоголя: к счастью, теперь их можно слушать и смотреть.
«Обыкновенная история» по Ивану Гончарову. «Гоголь-центр», 2015
Обычно Серебренников ничего не меняет в авторском тексте — если его логика и меняется, то за счет визуального решения, мизансцен, актерской игры. В «Обыкновенной истории» он отступает от этого правила и сам пишет адаптацию романа — меняет Петербург на сегодняшнюю столицу, лексику XIX века — на современную. В остальном — все тот же вечно актуальный сюжет Гончарова,
обыкновенная история о том, как нонконформист Саша Адуев с некоторыми трудностями, но все же становится конформистом, поскольку социальная среда всячески препятствует тому, чтобы подростковая энергия протеста вовремя перешла в настоящее, зрелое критическое мышление.
Самая плодотворная идея Серебренникова-инсценировщика — новая специальность дядюшки Петра Ивановича Адуева, того, что больше всех радеет о Сашином перевоспитании: старший Адуев продает искусственный свет.
Режиссер изображает Москву эдаким городом вечной ночи, освещение которого должно быть очень прибыльным занятием.
В отличие от провинциалов, жители столицы предпочитают оттенки черного. Сцену обрамляют драпировки того же цвета. Мрак оживляет (оживляет ли?) только товар Петра Ивановича: вывески, конструкции из флуоресцентных ламп и три больших, выше человеческого роста, светящихся нуля, которые сулят Адуеву-младшему то ли трехзначные суммы, то ли потерю собственного «я».
