Цивилизация
Борис Дубин сумел реализовать себя сразу в нескольких ипостасях, круг его научных и публицистических интересов был чрезвычайно широк — от творчества Хорхе Луиса Борхеса до восприятия Великой Отечественной войны советским обществом.
«Что его отличало в общественном поле – он был связным самых разных сред: литературных, научных, общественных, культурных, где представлял разные значения разных сторон, — рассказывает Лев Гудков, многие годы работавший с Дубиным сначала во ВЦИОМе, затем в Левада-центре. — Для того чтобы играть такую роль, чтобы соединять такие разные сферы, нужно обладать колоссальной эрудицией и заслужить авторитет во всех этих сферах».
В 1960-х Борис Дубин посещал литературный семинар критика и писателя Зиновия Паперного, слушал поэтов Арсения Тарковского, Давида Самойлова, бывал у Бориса Слуцкого.
Дубин был близок к поэтам неофициальной группы СМОГ («Самое Молодое Общество Гениев»), которую организовал Леонид Губанов, и до 1970-х печатался в самиздате. С «молодыми гениями» дружил Венедикт Ерофеев, к ним примыкал Саша Соколов.
Первыми открыто опубликованными переводами Дубина стали несколько стихотворений французского поэта Теофиля Готье. Он переводил с английского, испанского, французского и португальского языков. Польский выучил для того, чтобы перевести стихи Кшиштофа Бачинского, а потом и нобелевского лауреата Чеслава Милоша.
Среди работ Дубина переводы стихов и прозы Аполлинера, испанского драматурга Кальдерона, поэта Федерико Гарсиа Лорки, мексиканского поэта и лауреата Нобелевской премии Октавио Паса. Дубин работал над эссеистикой Ханны Арендт, философа и основоположника теории тоталитаризма, и над теоретическими сочинениями художественного критика Сьюзен Зонтаг.
Пятнадцать лет, с 1970 по 1985 год, Дубин работал в Ленинской библиотеке, и именно ему мы обязаны блестящими переводами на русский язык «главного библиотекаря мировой литературы» Хорхе Луиса Борхеса.
«Борхес был главной любовью его жизни, и это особенно трогательно, потому что этот автор не предполагает таких горячих чувств, — размышляет поэт Дмитрий Быков. — Он холодное и отстраненное явление в литературе. Но Дубин относился к нему с жарким человеческим сочувствием и любовью. Лучше всего ему удавались переводы борхесовской поэзии — довольно герметичной, я бы сказал, посмертно страстной: внешне она довольно холодна, а внутри неё клокочут сожаления, досада на даром прожитую жизнь. В ней чувствуется трагедия хорошо воспитанного человека.
И сам Дубин был таким же хорошо воспитанным человеком — очень закрытым, безупречно корректным, просвещенным. Борхес у него расцвел красками полнозвучного русского стиха. Конечно, Дубин был первоклассным поэтом, если он так переводил Борхеса».
И все же главным делом жизни Дубина были не переводы, а социология, в том числе литературы. Он интересовался тем, как социальные проблемы отражаются в литературе, занимался изучением литературного процесса, классики, как организующего ядра литературы и культуры. Вместе с Абрамом Рейтблатом провел уникальное исследование фактически всех рецензий, опубликованных в отечественных журналах с 1820-х по 1970-е гг.
«Так была выявлена структура и организация литературного процесса, стало понятно, как менялся состав классики, как литературные системы становятся закрытыми или, наоборот, открываются», — объясняет Лев Гудков.
Через исследования литературы Дубин умел выходить на масштабные обобщения.
Так, по словам Гудкова, он был одним из первых, кто предсказал будущий крах СССР.
«Борис с коллегами выявил такую закономерность: консолидация интеллигенции, консолидация национальных элит вокруг литературных журналов показывали начало разбегания советских республик через литературные процессы. Еще ничего не произошло, а линии огня уже были обозначены исследованиями литературы».
Интерес к современным общественным процессам привел Дубина в группу Юрия Левады, из которой впоследствии вырос ВЦИОМ. Он был активным участником почти всех ключевых его проектов, посвященных изучению советского человека, бюрократии, исследованиям культуры, молодежи.
Важным направлением деятельности Дубина в постсоветское время стало изучение исторической памяти российского общества. В частности, именно ему принадлежит формула «Великая Отечественная война — главное событие брежневской эпохи», с помощью которой он показал, как поздний СССР, а вслед за ним и Россия стали выстраивать собственную идентичность на сакрализации Победы.
Между тем базовая гипотеза единомышленников Левады о том, что, с обретением свободы и распадом системы, советский человек сменится «нормальным европейцем», не подтвердилась, что признал и сам создатель ВЦИОМа.
«Как только человека освободили, он бросился назад, даже не к вчерашнему, а к позавчерашнему дню», — сказал Левада в одной из своих публичных лекций. Это тяжело переживали и он сам, и его сотрудники, среди которых и Дубин.
В последние годы его особенно расстраивал огромный процент людей, не вовлеченных в обустройство своей жизни. Что он имел под этим в виду? Значительная часть россиян по-прежнему считает, что «барину виднее», что «мы ничего не решаем», занимая очень удобную позицию, которая не предполагает никакой ответственности человека ни за то, что происходит у него во дворе, ни за то, что происходит в стране. Психология «зрителя перед телевизором», как говорил Дубин, когда у человека всегда есть «алиби»: он ни в чем не принимает участия.
«Чрезвычайно тяжелым для Дубина было переживание, что процесс демократизации обрывается и что наступает время авторитаризма, административной зимы, — вспоминает Гудков. — Это было еще до прихода Путина, но запрос со стороны общества на авторитаризм, на сильную руку диагностирован был довольно рано, и Борис был одним из первых в команде, кто пережил драму этого. С тех пор основные исследования переключились с процессов трансформации общества на механизмы консервации общественного развития и блокировки интеллектуального развития.
Это довольно тяжело: перейти от роли исследователя к роли патологоанатома — это непростая смена профессионального плана».
