Беременной вскрыли живот и вырвали плод. Как японцы дошли до таких зверств в китайском Нанкине

Война за подчинение

Когда в начале XX века Япония осознала себя как развитую индустриальную державу, то решила, что теперь ей по праву положены колонии. Первой из них стала Корея, но этого было мало, — японской промышленности требовались рынки сбыта и источники сырья, чего небольшая и сельская страна дать не могла. Поэтому японское правительство инициировало грандиозный проект: подчинить себе Китай по образцу Британской Индии.

Поначалу они планировали продвигаться условно мирными средствами: ослабляя центральное правительство, навязывая ему неравноправные договоры и откусывая от Китая небольшие территории. Возможно, это бы привело к успеху, если бы не китайские националисты из правящей партии Гоминьдан во главе с Чан Кайши, чья власть была установлена почти на всей территории страны. Чан был несговорчив, и потому летом 1937 года Япония начала полномасштабную войну, надеясь быстро разгромить Китай, сломить его дух и подчинить.

План провалился. Китайская скверно вооруженная армия проигрывала сражение за сражением, несла огромные потери, но сдаваться не собиралась. Битва за Шанхай, которая должна была стать образцово-показательной операцией японцев, превратилась в трехмесячную бойню, и победа стоила Японии огромных трудов и потерь. После этого, в надежде на быстрый разгром и окончание войны, японские войска двинулись на Нанкин — столицу, падение которой могло привести к краху националистического правительства.

Военная сторона этого наступления не слишком занимательна: японцы наступали по пятам отходящей, почти разгромленной китайской армии, стараясь по возможности ее окружить. Зато навсегда вошло в историю другое — действия японских войск в бою и на оккупированной территории, — то, что называют Нанкинской резней.

Убийства на скорость

Резню японские солдаты начали задолго до Нанкина, еще на пути к нему в рамках кампании систематического террора. Часть этих действий можно было, при желании, объяснить военными соображениями, — например, японские истребители расстреливали фермеров и беженцев в тылу китайцев. Это сеяло панику в рядах противника, парализовывало транспорт и лишало людей источников пищи, — хотя, на самом деле, летчики делали это просто ради удовольствия, что будет очевидно, в том числе из дальнейших событий.

Например, 23 ноября японцы сожгли деревню Наньцяньтоу близ города Уси. Многие ее жители сгорели в домах, но выжившим повезло не больше, поскольку они попали будто в плен к садистам-каннибалам из самых диких уголков земли. Так, солдаты обнаружили живыми двух девушек, одной из которой было 17 лет, а другая была беременна. Для начала их насиловали десятки человек, до состояния, когда женщины уже не могли стоять на ногах. После этого 17-летней девушке засунули метлу во влагалище и ударили штыком, а беременной вскрыли живот и вырвали плод.

Рыдающего двухлетнего мальчика вырвали у матери и бросили в пожар, саму мать проткнули штыком и утопили в ручье. Остальных жителей деревни также либо закололи штыками, либо вспороли им животы.

Многие подобные истории с разных войн были сочинены пропагандой: солдаты бывают жестокими по отношению к врагам, могут грабить, убивать и насиловать мирных жителей, но на практике подобные действия редко приобретают гротескные формы. Японцы же будто бы осознанно отыгрывали роль маньяков-расчленителей из фильмов ужасов. На пропаганду же японские зверства в Китае списать трудно, — слишком много есть воспоминаний об этом самих японцев.

Куросу Тоданобу, солдат из 13-й дивизии, рассказывал, как было заведено поступать с завоеванным населением: «Мы бы схватили всех мужчин, которые бы прятались за домами, и убили бы их штыками и ножами. Затем мы бы заперли женщин и детей в одном доме и насиловали бы их ночью... Потом, перед тем как уйти на следующее утро, мы бы убили всех женщин и детей, и в довершение всего подожгли бы дома, чтобы даже если бы кто-то вернулся, ему негде было бы жить».

Все это не было секретом: японские газеты оперативно освещали знаменитое соревнование по убийству ста человек, шедшее между офицерами Тосиаки Мукаи и Цуеси Нода. Условием соревнования было убивать только мечами, и когда в пылу резни оба случайно преодолели отметку в 100 человек и не смогли определить, кто был первым, то начали конкурс заново, подняв планку до 150 человек. Некоторые историки считают, что этого соревнования не было, и что японские газеты сочинили историю для поднятия боевого духа. Однако есть немало фотографий, на которых японцы позируют с отрубленными головами китайцев, а если считать соревнование газетным фейком, то выходит, что японское общество считало убийства безоружных поводом для гордости, который стоит выдумать.

О китайских военнопленных нечего и говорить — их жгли заживо, рубили мечами, резали ножами, в целом считали легитимной жертвой, на которой можно спустить злобу. Не было даже попыток собирать их в лагеря для последующего обмена после войны или хотя бы принудительного труда.

Но настоящий ад разверзнулся 13 декабря, после падения Нанкина.

«Женщины страдали больше всех»

В сущности, в самом городе солдаты делали то же, что и в его окрестностях, только организованнее и в куда более крупных масштабах. Это подавалось как зачистка города от остатков сопротивления и, на первый взгляд, логика была понятна: многие солдаты, видя разгром и окружение, переодевались в гражданскую одежду и прятались в домах.

Однако, как было сказано ранее, японцам китайские солдаты нужны были не для плена, а для казней и пыток. Кроме того, критерии для причисления жителя к переодетым солдатам были произвольными, и, по сути, жертвой становился любой здоровый мужчина пригодного к военной службе возраста. На улицах ловили водителей рикш, плотников и рабочих, но особенно сильно страдали полицейские, пожарные и дворники. Тех, кто пытался бежать при виде японских солдат, расстреливали в спину на месте, — но вариант оставаться на месте был ничем не лучше.

Пленных и захваченных гражданских собирали на берегу реки Янцзы. Там их сгоняли в кучи и расстреливали из пулеметов, добивая тех, кто шевелился, из пистолетов, после чего тела поджигали или сбрасывали в реку. Только за 15–17 декабря солдаты казнили около 20 тысяч человек.

«Я решил, что такого шанса больше не будет, поэтому заколол тридцать проклятых китайцев. Взбираясь на гору трупов, я чувствовал себя настоящим истребителем демонов, нанося удары снова и снова изо всех сил. «Ай, ай», — стонали китайцы. Там были и старики, и дети, но мы убили их всех до единого. Я также одолжил меч у приятеля и попытался обезглавить некоторых. Никогда раньше со мной не случалось ничего настолько необычного», — цитирует историк Ричард Франк дневник одного из японских солдат 13-й дивизии.

Казни подлежали и раненые китайские солдаты, которых убивали прямо на больничных койках. Во многих случаях пленных использовали для тренировок по обезглавливанию — в Японии существовал безумный культ меча как настоящего оружия воина. Или же обливали бензином и поджигали, наблюдая, как те горят и пытаются сбить с себя пламя.

«Меня заставили наблюдать, как японцы вспарывали живот китайскому солдату. Я видел, как они жарили его сердце и печень и ели их», — рассказывал американский протестантский миссионер Ральф Филлипс. Вряд ли такие случаи были массовыми, — в конце концов, в Японии буквальный каннибализм не практикуется. Зато среди многосоттысячной японской армии точно, исходя из статистики, должны были быть люди с маниакально-садистскими наклонностями и психическими отклонениями, которым можно было дать волю в условиях полной и безусловной безнаказанности.

Необходимо понимать, что приказ о казни китайских пленных исходил лично от принца Ясухико Асака, командовавшего войсками. Однако в этом вопросе народ и власть были полностью едины, и солдаты перевыполнили приказ, расширив его на мирных жителей, которые попадались под руку, так что город был завален телами убитых.

Всего, по подсчетам специалистов, японцы в те дни убили около 200 тысяч человек, из них больше половины — мирных жителей. 20 тысяч женщин и детей были изнасилованы солдатами.

«Женщины страдали больше всех. Независимо от возраста, ни одна из них не могла избежать участи быть изнасилованной. Мы отправляли грузовики для угля на улицы городов и деревень, чтобы захватить как можно больше женщин. Затем каждую из них распределяли между пятнадцатью-двадцатью солдатами для сексуальных домогательств и насилия», — рассказывал бывший японский солдат Такокоро Козо после войны. Нередко сексуальное насилие проходило одновременно с убийством, поскольку захваченных женщин насиловали острыми бамбуковыми палками, ножами, штыками или стеклянными бутылками.

Добрый немец

У многих людей может возникнуть закономерный вопрос: что заставляло японцев так поступать? Ведь в своей нарочитой жестокости японцы с очень большим отрывом превзошли все, что делала немецкая армия и даже СС. Лидеры нацистов задались целью истребить и поработить целые народы, но при этом не считали себя плохими или жестокими людьми. Свои действия они оправдывали рациональным расчетом и псевдодарвинистскими аргументами: убивать других, чтобы выжить самим.

Строительство газовых камер для уничтожения евреев было связано с тем, что по мнению гитлеровцев, массовые расстрелы вручную отравляют души солдат и калечат их психику. Японцев же такие проблемы не волновали, и массовые убийства были праздником для всей армии.

У историков нет однозначного объяснения японской жестокости. Возможно, такое поведение в целом является нормой для человечества. Современные люди живут в мире, сформированном западной цивилизацией, где идеалом солдата считался рыцарь. Исторически же — в походах ассирийских царей, при римском штурме Карфагена, при монгольском завоевании — моральные нормы в отношении противника не действовали. Поэтому солдаты грабили, убивали и насиловали всех, кого хотели, если только полководец не отдаст противоположный приказ по политическим соображениям и не будет строго следить за его выполнением.

Не могло не сказаться также отношение к солдатам в японской армии, которые имели статус чуть выше животных. Материальное обеспечение было самым низким приоритетом командования: их осознанно держали впроголодь в даже в мирное время, поскольку воином должен двигать дух, а не желудок. Для стимуляции духа офицеры непрерывно пускали в ход палки. Избиения были не отмеренным наказанием, назначенным по итогу разбирательства, а рядовой мерой воздействия, чтобы внушать солдатам страх перед вышестоящими. Главной тактикой японской пехоты были атаки человеческими волнами, заботы о раненых почти не существовало, а смерть в целом не была трагедией. А раз даже с собственными солдатами японская армия обращалась как с дешевым расходным материалом, — с чего бы ей заботиться о благополучии населения противника? Напротив, для солдат казни и издевательства над кем-то другим были отдушиной от непрерывных тягот и унижений.

Интересно, что героем, спасшим сотни тысяч китайцев в Нанкинской резне, стал Йон Рабе, — глава местного филиала Siemens. Когда китайская армия покинула город, власть в нем перешла к Международному комитету по созданию Нанкинской зоны безопасности, состоявшему из граждан западных стран. Рабе был избран его главой, поскольку был гражданином Германии и членом нацистской партии — то есть, союзником Японии. Этот ход дал свои плоды, и в зоне безопасности смогли укрыться более 250 тысяч китайцев. Японцы регулярно пытались оспорить ее статус и проникали на территорию, но Рабе или другие члены комитета следовали за ними и не давали совершать преступления.

«Я совершенно озадачен поведением японцев в этом вопросе. С одной стороны, они хотят, чтобы их признавали и относились к ним как к великой державе наравне с европейскими державами, с другой стороны, в настоящее время они демонстрируют грубость, жестокость и зверство, которые не имеют никакого сравнения, кроме как с ордами Чингисхана», — писал он после возвращения в Германию.

После окончания Второй мировой войны, Рабе вместе с семьей голодал в проигравшей Германии и вынужден был варить суп и всего, что росло вокруг дома. Жители Нанкина, тоже разоренного войной, когда узнали об этом, устроили сбор средств и послали ему в Германию еду, доставленную лично мэром города. Память Рабе чтят в Китае до сих пор, ему стоит памятник, а его нанкинская резиденция превращена в мемориал.

Поскольку если бы не он, в Нанкине, возможно, не осталось бы людей вовсе.