В канун 1 сентября Екатерина Кронгауз — журналистка и выпускница одной из самых известных московских школ, 57-й, — рассказала, что вот уже больше полутора десятилетий один из ее преподавателей систематически вступает в более чем неформальные отношения со своими ученицами; об этом давно и хорошо известно; и вот только теперь он то ли уволен, то ли ушел «по собственному».

Каждый день приходили все новые подробности и признания. Появились учительские заявления об уходе из школы. Делом заинтересовался Следственный комитет.

Но эта история взволновала российские соцсети не только потому, что большое число блогеров или сами учились в 57-й, или отдали туда своих детей, или хорошо знакомы с ее выпускниками, для которых есть даже кокетливое (само)наименование — «пятидесятисемиты». И даже не потому, что эта школа — настоящая педагогическая легенда для нескольких поколений, вызывающая у кого-то восхищение сохранением образовательных традиций и сплоченным комьюнити, а у кого-то раздражение — высокомерием и подчеркнутой закрытостью.

Но и всего этого вместе взятого, уверен, было бы мало для такого накала страстей. А много в этой истории — того, о чем не принято говорить вслух, хотя именно оно то и дело определяет жизненный выбор.

У «морального большинства» обсуждающих скандал ясная установка — спать с ученицами нельзя, покрывать такое — преступно; и большое удивление — что здесь вообще обсуждать?

Жестко. Справедливо. Странно. Обсуждать есть как раз кучу всего.

Например, феномен «мужчины-учителя в хорошей школе», наполненного целой гаммой психологических и социальных оттенков. В 20-е годы прошлого века учителей в советской школе официально именовали шкрабами — сокращенно от словосочетания «школьный работник». По этому поводу у нас в школе (хорошей, московской, несколько менее культовой) иронизировали: нас, мол, ничем не напугаешь, ниже шкраба все равно не упасть.

На самом деле внутри школьных стен по-настоящему талантливый, харизматичный, а то и просто молодой, увлеченный учитель — если не царь и бог, то нечто похожее.

В пресловутой «хорошей школе» не работают от звонка до звонка, с понедельника по пятницу, а живут — нередко круглосуточно и без выходных. А еще посещают театры и музеи по вечерам, ездят по городам и весям в выходные, ходят в походы на каникулах. А в «шкрабов» многие из учителей превращаются, когда покидают замкнутый мир педагогической утопии и переходят в большой мир социальной почти что антиутопии. Диссонанс порождает чудовищ. Одно дело — поражать старшеклассниц туманной недоступностью собственного образа. Другое — не иметь возможности пригласить ровесницу на свидание в дорогой ресторан.

Простые решения этой проблемы, которые приходят на ум, не сработают. Мало поднять зарплату учителю: он в школе не потому что бедный, а потому что хороший. Не поможет обязательный переход с работы на работу раз в какой-то срок: это всего лишь смена локаций в рамках одного замкнутого пространства. Но и новая нормативность, чуть ли не новая этика межличностных отношений, о которой заговорили в той же блогосфере, тут ни при чем.

Здесь как раз тот редкий случай, когда от фразы «среда заела» не так просто отмахнуться. И это нисколько не оправдывает учителя, это объясняет то, почему со всей новой этикой проблемы будут возникать вновь и вновь. Проблема в самом институте, в его нынешнем виде.

Кстати, об этой самой «этике». Нормирование сексуальных отношений то и дело происходило в истории. Из относительно свежих примеров — Викторианская эпоха, когда в просвещенной Европе секса не было. Закончилась она тем, что Зигмунд Фрейд с интересом обнаружил, что дочери венских аристократов повально подвергались сексуальному насилию в собственных семьях.

Мораль тут довольно проста: нормы, игнорирующие физиологические потребности человека, тоже порождают чудовищ.

Так что, если уж о них, то, быть может, универсальные правила вообще плохой регулятор человеческих отношений?

Закон не любит детали и исключения. Он создает специфические отношения власти, при которых ты всегда знаешь, что за твои личные особенности тебя могут однажды покарать третьи лица. Те самые отношения, которые связывают, например, учителей и учеников и потому делают отношения между ними социально не приемлемыми.

Так, может, чем меньше закона в частной жизни людей, тем лучше? Потому что она сплошь и состоит из исключений.

Но, как показывает история с 57-й школой, наше общество, вроде бы расколотое протестами 2011–2012 годов и присоединением Крыма, ментально куда более едино, чем может показаться.

И объединено оно как раз стремлением к регулированию. В основе которого, в свою очередь, страх.

Есть неожиданно объединяющее культивирование безопасности детей от взрослого «разврата». Есть общее стремление нормировать сексуальную жизнь, кто как может: законом ли или неформальным «этическим кодексом». Есть общее представление, что подросток сам себе не хозяин, а взрослый обладает над ним особой властью. А потому, с точки зрения одних, его можно либо «спропагандировать», либо, по убеждению других, в интимных отношениях он по определению ведомая сторона.

Есть, наконец, универсальный аргумент: «представьте, что это ваш ребенок» — вообще говоря, отсылающий к тем же самым отношениям власти, которые демонизируются в предыдущем пункте: предполагается, что родители на них вправе. И который хотя бы в силу этой неоднозначности стоило бы заменить на «представьте себя на месте ребенка: можно ли было вас спропагандировать или сразу растлить?»

Но есть и еще одна серьезная проблема. Как быть с собственной идентичностью, когда она на глазах рушится? Когда в следующий раз я захочу понять, что же творится в головах у тех, кто слушает и воспроизводит истории про агента «Фридом» Навального, или рассказывает про «правосеков» у границ Крыма весной 2014 года, или упоминает соху и атомную бомбу товарища Сталина, — я постараюсь припомнить сегодняшние аргументы радетелей 57-й. Искренних, симпатичных, наверняка в массе своей очень либеральных, людей, с которыми, вероятно, мы пересекались на Болотной и Сахарова. Про заговор. Про рейдерский захват. Про совпадение с назначением нового министра образования. Про то, что «в каждой второй московской школе так». Про сведение счетов и борьбу за власть.

Просто у кого-то в роли духовной скрепы целая страна, а у кого-то — одна любимая школа. И что будет, если скрепа разомкнется, представить боятся и те и другие.

Должен признаться, что хорошо понимаю их. Я бы и сегодня с не меньшей искренностью, чем на выпускном, пропел, что «без школы мне горько»; а сама идея «хорошей московской школы» — одна из немногих вещей, которая примиряет с печальной действительностью. Все эти дни все во мне колотит, и мысль об успокоительных не отпускает, когда представляю, что было бы, случись бы подобный скандал в моей школе.

Нет-нет, я согласен с теми, кто говорит, что если не выносить сор из избы, то она быстро превратится в помойку. Согласен, что гнойники нужно удалять, пока зараза не захватила весь организм. Все это понятно.

Вопрос, как всегда, в интонациях.

Когда второй же резонансный пост по теме заканчивается в том духе, что «Карфаген должен быть разрушен», невольно задумываешься. Или когда принципиально обесценивается опыт «хороших московских школ» и превозносится «нормальное, районное» образование, как будто не было фильма «Все умрут, а я останусь» и охов-вздохов о том, как все показанное похоже на правду. Когда фейсбучное сообщество исходит из того, что имеет право судить не только политические высказывания, но и личную жизнь людей.

И это, конечно, прямое следствие того, что у активных граждан после 2011 года отняли право на политическое действие: общественное мнение, раз почувствовавшее себя силой, требует реализации. Но в такие моменты я особенно ясно понимаю, что музыка революций меня не мобилизует и не убаюкивает, а только оглушает.

Очищение через кару не вдохновляет; «до основанья, а затем» не завораживает. Это все явно не про новую этику, это из арсенала средств прошлого, а то и позапрошлого века.

Интересно, что в дискуссии о России «после Путина», среди прочего, проскальзывали сомнения: а нужна ли такая страна вовсе, с ее извечной «колеей» в существующих территориальных границах. Быть может, через призму скандала с 57-й школой станет интуитивно понятнее, откуда в головах у людей возникает такая очевидно абсурдная связка между критикой власти и разрушением страны.

Всем же тем — без иронии — смельчакам, кто, несмотря на все это, операций на идентичностях не боится, хочется пожелать случайно не зарезать пациента. Потом может быть жалко. В конце концов, тяжелый урок из этой истории состоит в том, что двусмысленные ситуации — это всегда риск. И, к сожалению, не только для себя.