Модное московское кафе. Его повышенная модность создана с помощью неожиданного для пафосного центрального района дизайнерского приема — кафе оформлено как петербургский питейный подвал для своих. В Петербурге на подобную обстановку не обращаешь внимания — словно находишься в своей квартире. Но здесь такой дизайн выглядит свежо, смело и модно.

Свежо, смело и модно выглядит и пьеса, читаемая профессиональными актерами — формат таких «читок» стал в последние годы удачной альтернативой заскорузлому репертуарному театру. Этот формат уже породил несколько ярких театральных карьер.

Пьеса рассказывает о течении женского времени — актрисы поочередно читают бумажный дневник школьницы, электронные письма, посты в ЖЖ и фейсбуке. Пьеса выглядит слегка антифеминистской — юную максималистку эпохи бумаги время превратило в производительницу фейсбучных текстов о еде. Видимо автор пьесы знает, что театр должен быть радикальным и авангардным — если феминизм стал модным, то театр должен быть впереди моды и стать антифеминистичным. Правда, других радикальностей в пьесе не наблюдается — все мило, трогательно и позитивно.

Автор — усталая с претензией на дорогое изящество женщина за 40. В процессе обсуждения пьесы выясняется, что усталая она потому, что пишет бесконечные диалоги для бесконечных телевизионных сериалов. Этим же объясняется дорогое изящество ее одежд — за ее сериальную поденщину ей неплохо платят.

Здесь же она показывает свою пьесу бесплатно, но с надеждой. Адресаты ее надежды — два модных драматурга-режиссера. Они словно наэлектризованы, они смеются с явным осознанием того что именно они тут звезды, причем звезды единственные. И все понимают, что они здесь главные зрители — поэтому зрители больше реагируют на их реакцию, чем на собственно пьесу. Да и зрителями зрителей назвать сложно — почти все они начинающие либо актеры, либо режиссеры, либо драматурги, и они здесь тоже продвигают свои надежды на полезные знакомства, на новые роли и проекты.

Обсуждение пьесы происходит благостно — здесь все свои и никто не будет говорить о недостатках.

Становится скучно. И неожиданно, по всем законам драматургии, поднимается 76-летний — он сразу гордо произносит число — моложавый дед.

Он начинает издалека, из самодеятельной театральной молодости, из легендарных 1960-х, упоминает незнакомые фамилии и начинает выглядеть смешно и немного жалко. Его речь хочется и невозможно остановить. Но затем почти случайно звучит пара звездных имен и оказывается, что он геолог, доктор наук, до сих пор преподаёт в МГУ, был знаком со всей шестидесятнической Москвой и — он говорит неожиданно и опять по законам драматургии — сегодняшняя пьеса ему понравилась.

И тут становится понятно, что в 1960-х годах он был моднее, чем сейчас все здесь присутствующие. Даже интересно, как он выглядел, как был одет и пострижен тогда. Но даже без этой картинки становится понятно, что он производил на тогдашних женщин убийственное впечатление — нынешние модные и подкрученные не могли бы с ним конкурировать.

Более того, все нынешние модные и креативные играют в их театральные игры благодаря ему и его поколению. Они живут в мире созданном тогда, в 1960-х. А создадут ли свой важный мир нынешние — не очевидно.

И в такие моменты начинаешь испытывать зависть к людям, кому повезло оказаться во времени, когда решалось — как будет жить страна, нация дальше. И пусть страна, нация сделали тогда ошибку, пошли к деградации, к развалу, к почти исчезновению. Но тогда у них был шанс. И в такие моменты становится очевидно, что они упустили его не по своей вине.

Зависть эта вызвана тем, что сейчас мы уверены: от нас, от нашей нации, от нашей страны ничего не зависит. Что все будет всегда так, как сейчас. Да, для обывателя, для гражданина страны, для русского человека это уже не плохо — после жуткого кровавого прожитого зря XX века первые 18 лет века XXI выглядят раем, Золотым веком.

Но будет ли наше время через 50 лет выглядеть Золотым веком? Кто будет в будущем Героем нашего времени? Кто расскажет будущим людям о нас? Сможем ли мы сами о себе рассказать?

Похоже, нам остается надеяться на долгожительство театрального геолога.